Собрание сочинений (Том 3)

Он остановился, посмотрел, как прошел мимо него, светя окнами, тронувшийся поезд, который вез его к какой-то более легкой, вероятно, жизни и из которого он сбежал.

На пустоватом ночном вокзале он познакомился с компанией мальчишек постарше, чем он, в ватниках и стеганых штанах. Они отвели его в комнату, куда пассажирам вход воспрещен, и напоили кипятком.

- А хлеба, брат, нет, - сказал тот, что наливал ему кипяток из кипятильника. - Чего нет, того нет.

Леня пил, обжигая губы о жестяную кружку.

- А вы кто? - спросил он.

- А мы тут работаем, - ответили они с важностью. - Мы железнодорожники.

Самый старший сказал:

- Тебе надо ехать местными поездами, с пересадками. Вот мы тебя утром посадим, до Грязнова доедешь, слезешь. А там опять на местный поезд садись - и дальше.

- Только к дядькам не обращайся, - сказал самый младший. - И особенно к теткам. К ребятам обращайся, если что надо спросить. А то сцапать могут.

Ночь прошла. Солнце светило в вагонное окно.

Далеко позади остался родной поселок.

Мария сидела, закрыв лицо. Вздрагивал от толчков поезда мешок с надписью: "Я ушел к папе".

- Возвращаться вам придется, - сказала старушка в очках.

- Нет! - крикнула Мария, затрясла головой, открыла измученное лицо. Вернусь - больше не вырвусь до смерти, так и пропадет жизнь! Одумается, заскучает - прибежит небось к маме, сыночек мой, Ленечка...

- Ничего, Леонид, - говорил Макухин, поддерживая Плещеева. - Будь мужчиной.

Они брели по поселку, направляясь к плещеевской хибарке.

- Она подлая! - говорил Плещеев. - Она мразь!

- Подлая, а ты будь мужчиной. Тут канавка, Леонид.

- Все ясно! - говорил Плещеев. - Конечно, со зрячими лучше жить, чем со слепым. Распутничать легче, чем за инвалидом ухаживать... Чего уж тут! Ясно все!

- Тут бугорочек, Леонид.

- Но сына отнять у отца! Это что ж такое делается, я тебя спрашиваю! Кто ближе сыну, чем отец?! Я спрашиваю!

Плещеев спрашивал уже в одиночестве. Макухин ушел, доведя его до порога.

Дверь была не заперта. Плещеев поднял щеколду и вошел в хибарку.

- Спрашивай не спрашивай, - сказал он, ощупью вешая шапку на гвоздь, - отвечать некому. - Он замолк, постоял, вслушиваясь, вскрикнул: Кто здесь?

Голос Лени ответил виновато:

- Я.

- Сынок! - сказал Плещеев и протянул руки. Леня подошел к нему, взял за руку, прижался... Плещеев жадно ощупывал и гладил его плечи и голову:

- Вернулись! Милые вы мои!.. А мама где?

- В Барнаул поехала, - тихо и не сразу ответил Леня.

- Как! Без тебя?

- Я вылез потихоньку. Пап, я местными поездами обратно ехал, с пересадками.

Плещеев притиснул его к себе:

- Сынок! Сынок!

- Я не хочу уезжать. Я с тобой буду.

- С кем она поехала? - громко и грозно спросил Плещеев.

- Ни с кем. Сама.

- Правду говори!

- Я - правду, - недоуменно сказал Леня.

- Без меня, без тебя, - сказал Плещеев, - совсем, значит, мы ей не нужны? Отрезала начисто?

Он сел и закрылся руками.

А Леня стоял, взгляд его шарил по комнате и не находил того, что искал. Наконец, догадавшись, Леня достал с полки старый треснувший глиняный горшок, накрытый дощечкой, и заглянул в него. В горшке лежал кусок хлеба.

- Пап, можно, я хлеба возьму?

Плещеев не ответил - не слышал. Леня отломил хлеба и стал есть.

Плещеев поднял злое, несчастное лицо.

- С кем она поехала, мерзавка, дрянь? Говори, ну?! С кем она, гадина?..

Леня заплакал.

Пригородный поезд дачного типа, весь обшарпанный и переполненный, полз медленно. На одной из остановок в вагон вошли Плещеевы, отец и сын. Опустив по швам руки - в одной была старая пилотка, - слепой запел "Землянку":

Бьется в тесной печурке огонь...

Вагон слушал молча, понимающе и строго.

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой.

Я хочу, чтоб услышала ты,

Как тоскует мой голос живой...

Он пошел по вагону, и со всех сторон к его пилотке потянулись руки с бумажными купюрами и мелкой монетой.

Когда он прошел, один гражданин сказал:

- Шел бы, милый друг, хоть что-нибудь работать, чем попрошайничать.

- Позвольте, - возразил другой, - вы же сами, я видел, положили ему пятерку.

- Ну да, - смутился первый, - но это неправильно. Ему указать надо, а мы, дураки, потворствуем.

- Дураки?! - вскинулась пожилая женщина. - Молчите лучше! А то я вам укажу - век не забудете!

Гражданин посмотрел на ее лицо в морщинах, мужские руки, разъяренные глаза, - отвернулся молча.

А Плещеев пел уже в соседнем вагоне:

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови...

- Потрудились, - сказал он Лене, выйдя в тамбур, - на сегодня хватит.

- Пошли домой, - сказал Леня. - Не надо за водкой.

- Сынок, - сказал Плещеев, - ты книжку можешь почитать, верно? Вечером в кино убежишь, верно? А мне что? А? Умирать? А?

Леня зажмурил глаза, чтобы представить себя слепым, и мрак обступил его. Во мраке стучали колеса... И Леня, как всегда, пожалел отца и не стал уговаривать.

Потом в хибарке, где было теперь мусорно и темно - стекло в окне разбито и заклеено газетой, - Плещеев пил водку и говорил:

- Все-таки по ее не вышло. Хитро придумала, а не вышло по ее: ты не с ней, а со мной, с отцом.