Собрание сочинений (Том 3)

Мошкин ушел на пенсию и жил в деревне, в небольшом доме. На крыше торчала антенна, у калитки висел почтовый ящик, а Мошкин во дворе возился с цветами, полол и поливал, как заправский пенсионер. Но при этом мрачное и боевое выражение его лица как бы говорило: "Я делал что мог, я поступал единственно правильно, вы меня не оценили - ну что ж, нате вам, я поливаю цветы, вам же хуже!"

К калитке подъехал на велосипеде пожилой мужчина - тот, что когда-то дал Шалагину лес для стройки.

- Доброе утро, Пантелеймон Петрович.

- Что скажешь, председатель? - спросил Мошкин, игнорируя приветствие.

- Прямо сказать, опять с просьбой к вам.

- Доклад вам сделать? О чем?

- Да нет, не доклад на этот раз, - деликатно ответил председатель. Понимаете, какое дело, вы, конечно, человек в годах, и на персональной пенсии, и безусловно имеете право на покой, но мы сейчас все решительно силы мобилизуем на уборку, если б вы были так добры...

- Ну а как же! - сказал Мошкин. - Приду и помогу, не беспокойся. Где мобилизация, там Мошкин всегда, будь уверен. По первому сигналу в битву! Какой может быть покой! Силенка еще есть, вот попробуй. - Он дал председателю пощупать бицепс. Председатель пощупал и пощелкал языком.

- Так на второй бригаде сбор, пожалуйста, - сказал он, уезжая. Мошкин опрокинул лейку и ушел в дом.

Он шел среди полей и увидел Фросю. С чемоданом на плече она шла ему навстречу по пыльной дороге. Оба остановились.

- Здравствуйте, Пантелеймон Петрович, - сказала Фрося вежливо.

- Ты откуда здесь? - спросил Мошкин.

- В совхоз наниматься приехала, - сказала Фрося и вздохнула. - Ушла я с завода-то.

- Что так?

- Да что, Пантелеймон Петрович, - сказала Фрося. - Сами знаете, жила я на краю поселка, на свежем воздухе. Лес в двух шагах. А меня выселили в новый дом, в самом центре. Сажа, копоть. Мне здоровье не позволяет. А вы как живете?

- Вот, - сказал Мошкин, - урожай убирать иду.

- Зачем вам урожай убирать, - изумилась Фрося, - такому человеку выдающемуся...

- Надо убирать! - сказал Мошкин. - С людьми быть надо! Знать, чем они дышат! Все течения жизни улавливать! Призовут меня снова к деятельности чтоб был я готов!

- Ясно, - протяжно сказала Фрося.

- Это ты, понимаешь, на религию всю жизнь просадила, противно смотреть...

- Ну что ж, - сказала Фрося. - И я у господа как бы в запасе. Так я себя понимаю. Придет мой час - и позовет меня господь во славу его на сподвижничество. Прощайте, Пантелеймон Петрович.

Поклонилась и пошла. Облачко пыли тянулось вслед за ней по дороге.

Утром взмывает в небо могучий гудок. Долго плывет над широкой рекой и медленно смолкает, словно спускаясь на землю...

Он смолк, и новый стал слышен звук, идущий с высоты. Шалагин в это время подходил к проходной, пропуская вперед Плещеева. Нахмурившись, Шалагин приостановился невольно, глянул вверх. И Плещеев поднял голову, черные очки его сверкнули на солнце.

В небе быстро вытягивались три белые полосы, венчанные блестящими черточками реактивных самолетов.

Шалагин улыбнулся и вошел в проходную в бесконечном потоке других людей...

1964

СЕСТРЫ

Рассказ

Посвящается И. С-ой

1

Актриса получила отпуск на месяц, а путевка в санаторий была на двадцать четыре дня, и актриса решила съездить на отцовскую могилу, в места, откуда она уехала десять лет назад. Ее мучило, что она не была на его похоронах, она - его старшая и которую он любил. Когда он умер, она была за границей, ей туда не сообщили, а когда вернулась и увидела эту телеграмму, было уже поздно...

На аэродром актрису провожало несколько человек, мужчины и женщины, все молодые, красивые и нежно заботливые. Они ничего не дали ей нести, даже ее маленькой сумочкой кто-то завладел. И она играла роль, которая им приятна, роль девочки-несмышленыша, опекаемой взрослыми. Слабенький ребенок с задумчивыми глазами. А взрослые наперебой объясняют ребенку, куда идти, кому предъявить билет и вообще как жить.

Она играла эту пустяковую роль до самого расставания, и только в самолете ее лицо приняло свое естественное выражение, стало умным, сосредоточенным, с зорким взглядом небольших, очень светлых, алмазно-светлых глаз.

Это лицо тишайшей, сокровенной русской прелести пассажиры самолета знали, они его видели и в кино, и дома по телевизору, но в жизни не узнали его. Одна стюардесса узнала как будто: вскоре после того как полетели, она подошла и потихоньку сказала - добрый день, как мы себя чувствуем, - и при этом улыбнулась особенно, родственно и заговорщицки... Мало кто узнавал это лицо, на экране оно было юнее, ярче, эффектней, и прическа другая, в жизни актриса просто зачесывала назад свои негустые, соломенного цвета волосы и собирала в узел на затылке. И роста была маленького, и одевалась неприметно - в английские костюмчики, и губ не красила. Надо было очень внимательно всмотреться в легкие линии этого профиля, хрупких скул и бледного детского ротика, чтобы выплыл лик, просиявший на экранах всего мира.