Собрание сочинений (Том 3)

- Действительно, было такое дело.

- А какая я была душечка! Уж какая я тебе досталась лебедушка! Помню, как я на ярмонку оделась, когда тебя первый раз встретила. Юбка зеленая, галунчиком обшитая, а кофта китайской кисеи, на рукавах в четыре рядка оборочка, и лента в косе вишневая...

- А где та лента? - спрашивает Лукьяныч. - Я ж ее тогда у тебя на память выпросил. Она тебе не попадалась?

- Грубиян, право грубиян. Пугалище. Ничего не помнит. У меня та лента спрятана. С венчальными свечами.

- А, это ты молодчина, что спрятала. Ты мне ее как-нибудь покажи.

- Вот так и прожила всю жизнь с грубияном непомнящим. Чем бы посидеть, чайку попить не спеша, побеседовать, повспоминать...

- Видишь, Пашенька, тут разница психологий, мужской и женской. Женщина, лишившись молодости, интересуется главным образом повспоминать. А мужчина, если он настоящий мужчина, и в преклонных годах орел. У него в поле зрения и работа, и политическое положение, и благородный спорт.

- Орел. Спортсмен какой, посмотрите на него. Всю улицу загородил бревнищем. Шоферы ругаются, что проезд закрыт. Спорт.

- Однако довольно, пожалуй, - говорит Лукьяныч. - Побеседовали, повспоминали - время поработать.

И он берется за рубанок.

Этот разговор начался лет двадцать назад. Они ведут его вполголоса, с прохладцей, незлобно. Если бы в какой-то день разговор не состоялся, оба заскучали бы и опечалились.

Время сева и свадеб. Закладываются фундаменты новых семей и новых зданий.

Отремонтируем две сушильные печи, вышедшие из строя в годы войны, доведем выпуск кирпича до двух миллионов штук. Будем строить новые конюшни на всех фермах. Шеф-завод прислал рельсы, механизируем вывозку навоза со скотных дворов: от дворов на поля проведем рельсы и пустим вагонетки. Вагонетки Алмазов делает в своей мастерской. Вот человек оказался Тосин муж! В прорабы его надо перевести. На глазах растет. Как обучил молодых! Моментально соображает всякое дело, касающееся до строительства. О нем уже прослышали, к нему в ученики просятся молодые люди, желающие научиться столярному и плотницкому мастерству.

В райцентре стучат молотки: две улицы мостятся, Коммунистическая и Первомайская. По этим улицам будут ходить новые автобусы, обтекаемой формы, для них строится новый гараж. Электростанция стоит в лесах, на капитальном ремонте. Двигатель, говорят, привезут новый, на весь район хватит мощности - ставь столбы и тяни проволоку куда хочешь. Горельченко ходит по городу, жмурится, шутит, мурлычет песню: "А мы пидем в сад зеленый, в сад криниченьку копать".

Ждем станка, обещанного Даниловым. Станок для выделки черепицы, и уже появился на нашем горизонте неугомонный председатель колхоза имени Чкалова. Сидел у Коростелева в кабинете, поигрывал пальцами по столу: "Черепичка вам, черепичка нам". Нет, дорогой товарищ. Помню, как вы с нами прошлый год обошлись. Так между людьми не делается.

- Больно злопамятны, неужели полностью удовлетворены рабочей силой?

- Там полностью, не полностью, а у нас тоже своя амбиция.

- Амбицией, знаете, производство вперед не двинешь. Мы кирпич теперь имеем свой, вот в чем дело, нам самим квалифицированный народ понадобился, через это и забрали своих людей. А черепицы у нас нет, а черепица нужна. Я и положил амбицию в карман и приехал с поклоном. Мне на первом месте колхоз, а амбиция на десятом, и вам, думаю, то же самое... Эх, товарищ Коростелев, ведь одному делу служим - крепости и мощи родного государства.

Погорячась, Коростелев подписал контракт. Умеет чкаловский председатель уговаривать людей. Не хуже Гречки.

Весна, соленый пот, планы, чаянья. "Ку-ку! Ку-ку!" - тысячу раз подряд кричит кукушка за рекой. Даже Иконников оживился, ему кажется, что он смелый, остроумный, неотразимый, что не сегодня-завтра он объяснится с Марьяной Федоровной... Шутка, он не может уснуть, думая о ней.

Если бы он знал, как он надоел Марьяне Федоровне. Ох, хуже горькой редьки. Едва завидев в окно его благообразную, солидно приближающуюся фигуру, Марьяна испытывает тоскливое чувство: опять тащится, опять скука на целый вечер!

Влюблен, не влюблен - это теперь не имеет ни малейшего значения. Она-то его не может полюбить - вот в чем дело, ни в коем случае не может! Ей с ним скучно, тяжело, невыносимо.

Но как сказать ему об этом, пожилому, важному человеку? Как дать понять, чтобы не ходил больше, что никакой дружбы у них не получится?

- Иннокентий Владимирович, вы извините, - говорит Марьяна, ужасаясь своей неделикатности, - у меня масса ученических тетрадок, я должна проверить...

- О, пожалуйста! - говорит Иконников, как бы даже обрадовавшись (потому что говорить им, в сущности, не о чем, все случаи из жизни рассказаны, все книги и кинофильмы обсуждены). - Пожалуйста, а я посижу тут возле, не помешаю?

И сидит. Читает газету или просто водит бесцветными глазами, размышляя о чем-то.