Собрание сочинений (Том 3)

Марьяна проверяет тетрадки как можно медленнее, по два раза проверяет каждую тетрадку, чтобы не разговаривать с ним. Но как ни старайся, а этого занятия надолго не хватит - какие там у ребят в первом классе работы! Марьяна встает, улыбаясь бледной, вымученной улыбкой, а тут тетя Паша вносит самовар и приглашает Иконникова к столу.

Еще немного, и лопнуло бы Марьянино терпение. И сдержанная, застенчивая, интеллигентная учительница выгнала бы Иконникова, как выгнала его когда-то несдержанная и неинтеллигентная картонажница, его жена. Но прежде чем это произошло, вмешались другие силы.

- Похоже на то, - сказал Лукьяныч Настасье Петровне, - что скоро будем гулять на Марьяшиной свадьбе, очень похоже.

- Все ходит? - спросила Настасья Петровна.

- Прямо сказать - зачастил.

- А Марьяша?

- Кто знает. Не гонит. Женская душа - бездна. Замечаем - вроде грустит... Что вы так на меня смотрите, Настасья Петровна?

- А вы что на меня смотрите, Павел Лукьяныч?

- Мы с вами не вправе давить на ее психику.

- Конечно, ей решать, она человек самостоятельный...

- И что мы можем сказать о нем компрометирующего?

Вечером, дома, Настасья Петровна сказала сыну:

- Малокровный-то. Жениться собрался.

- Какой малокровный?

- Иннокентий Владимирович.

- Ишь ты. На ком?

- На Марьяше.

Коростелев не сразу понял.

- Как на Марьяше?

- Да вот так. На ней. Ох, не знаю. Будто не худой человек, а не лежит душа...

Коростелев слушал с каменным лицом, неподвижно уставясь на мать. Вдруг встал, снял шинель с гвоздя, оделся, вышел, не сказав слова. "Странный Митя, - подумала Настасья Петровна, ничего не поняв, - все-таки Марьяша нам не чужая..."

А Коростелев шел к Марьяне. Внезапная злая решимость подняла его и погнала. Плана действий у него не было - просто быть на месте, лично убедиться, вмешаться!

Посредине Дальней при свете месяца Лукьяныч трудился над своим челном. Щепа и стружки, густо набросанные вокруг, белели под месяцем.

- Вы ко мне?

- Нет, - сказал Коростелев. - К Марьяне.

Он рывком отворил калитку и громко постучался с черного хода. Вышла тетя Паша.

- Митя! - сказала она. - У нас не заперто, заходи. Насилу собрался!

Марьяна и Иконников были в столовой. Самовар на столе, чашки-блюдечки, крендельки... "Совсем по-семейному". Марьяна быстрым движением повернула голову на голос Коростелева, лицо ее залилось краской. Смутился и Иконников. "Смотри ты, застеснялся, какой мальчик".

- Здравствуйте, Дмитрий Корнеевич.

- Здравствуйте, - недобрым голосом сказал Коростелев и сел.

- Чайку, Митя.

- Пил, не хочу. Как живете?

Тетя Паша с простодушной готовностью начала докладывать, как она живет. Коростелев смотрел на строгое, правильное лицо Иконникова, на его белые брови, на белую руку с прямыми, как линейки, неживыми пальцами, держащими ложечку... "Отставил мизинец, как барышня. Опустил глаза. Стесняется, что его здесь застали?" Марьяна что-то шила, низко наклонив голову. "Неужели уже решено? Неужели жених и невеста?" Иконников протянул руку, взял кренделек. "Хозяином себя здесь чувствует. Над ней, над Сережкой будет хозяином вот этот человек, которому наплевать на всех и на все... Рыбья кровь, бездушный слизняк, которого и ухватить-то нельзя пальцы соскальзывают..."

- Сережа где? - некстати спросил Коростелев, прерывая тетю Пашу.

Оказалось, что Сережа давно спит.

- Неудивительно, - с улыбочкой заметил Иконников. - Уже двенадцатый час.

- Да, - сказал Коростелев, - поздно, поздно.

Марьяна подняла голову, взглянула на него, потом на Иконникова. Милая, лукавая улыбка блеснула в ее глазах. Расцеловал бы ее за эту улыбку! Тетя Паша, недовольная тем, что ее перебили, возобновила доклад. Марьяна еще ниже опустила голову, улыбка так и танцевала вокруг ее губ. Чему ты, радость моя, смеешься, что тебе так весело, у меня ком в горле, а тебе смешно! Неужели надо мной смеешься, неужели любишь его? Да ведь нечего любить, присмотрись хорошенько!

Иконников взглянул на часы и сказал: "Ого!" Коростелев сидел железно. Иконников встал с недовольным видом.

- Пошли вместе, - сказал Коростелев.

Марьяна проводила их до двери. Коростелев пропустил Иконникова вперед, прикрыл дверь и сказал:

- Марьяша, если ты хочешь добра себе и Сереже, этого человека здесь быть не должно.

Она стояла, доверчиво подняв к нему лицо, в глазах у нее был радостный испуг.

- Ничего не любит, трус и эгоист. Гони в шею. Слышишь?

И он побежал за Иконниковым.

Что-то крикнул вслед Лукьяныч - Коростелев не слышал, не оглянулся. Ему не терпелось догнать Иконникова. Тот выжидающе оглянулся на его шаги.

- Я вот что хотел... - сказал Коростелев. - Я вам хотел сказать, чтобы вы забыли дорогу на эту улицу.

- Не понимаю, - сказал Иконников.

- Не понимаете. Хорошо, уточню: забудьте дорогу в этот дом. Коров еще могу вам доверить, но не более, чем коров.

- Позвольте. Вы говорите непозволительные грубости.

- Наплевать. Как сказал, так сказал. Стихами не умею... И я не как директор, а как частное лицо, так что писать заявление в трест бесполезно. Пока.

Он зашагал прочь с видом человека, сделавшего трудное и важное дело.