Собрание сочинений (Том 3)

Горельченко рассказывает с живостью, глаза его жмурятся веселой улыбкой. Ласково и внимательно смотрит на мужа Анна Сергеевна, и ее бледное лицо тоже улыбается...

Тихими темными улицами Коростелев идет домой. В теплой тьме перестукиваются невидимые капели. В их перестуке обещание, надежда, радость. Полным-полно надеждами сердце Коростелева, и всему-то хорошему и высокому раскрыто оно, это простое сердце. Идет Коростелев один, но в каждом домике, за запертыми ставнями, чувствует присутствие людей. И в полях тоже люди, людские жилища. И по всей земле советской - люди, с которыми связан едиными чаяньями и делами: сокурсники ли, с которыми учился, однополчане ли, с которыми плечо к плечу отстаивал все, что дорого в жизни, те ли, которых знаешь понаслышке о великих ихних трудах на заводах, в шахтах, в поле... Может быть, и они в эту самую ночь слушают перестук капелей и улыбаются своим надеждам. И в далекой Москве, может быть, отворил окошко, закурил трубочку, заслушался перестука капелей самый драгоценный в мире человек, любовь и слава народа - Сталин... Громадная, громадная земля кругом, громадная, громадная весна на земле!

Коростелев делает крюк, проходит по Дальней улице, мимо ее темных окон.

Спи, моя хорошая. В чистом и радостном труде прошел твой день, и сны тебе, должно быть, снятся легкие, веселые. И как это так - жила ты и жила, и я не думал, как ты живешь, какая ты, хорошо тебе или плохо... И вдруг стала ты мне близкой навеки, и я уже не смогу перенести, если тебе будет плохо, - почему не смогу, с чего это вдруг, как же так устроено?..

Вот как началось: я шел по улице и совсем не думал о тебе, и вдруг вижу - ты стоишь у калитки. Не чужая и гордая, как в ту встречу на дороге, а простая и печальная. Без чулок, и прическа рассыпалась... Я оглянулся, ты смотрела на меня твоими глазами...

В тебе радость. В тебе ясность, и нежность, и молодое материнство, и женская прекрасная тишина. Это правильно, что ты учишь маленьких детей. Да, ты именно должна учить маленьких детей! - и дети вырастут хорошими. И именно в таком доме, с такими ставенками, ты должна жить. И городок - не придумать для тебя лучше. И Сережа - как раз для такой мамы сынишка. Все правильно, в самый раз. Люблю тебя, Марьяша.

Ну, и что дальше? В гости к тебе ходить? А вдруг встретишь неласково - ведь я же сбегу и больше не приду, и всему конец!.. В кино тебя пригласить, в клубе повертеться с тобой под музыку?.. Не хочу. Оскорбительно. Чувства не те. Ты мне разреши сразу сказать самые главные слова. И ответь: да, нет.

...Как хороший рабочий, старается солнце. Стрельнули из земли иглы молодой травы, взбухли почки на деревьях, и перед окнами конторы, на припеке, дерзко расцвел первый одуванчик.

Лукьяныч ладит новый челн.

Еще зимой, по санному пути, к субботинскому дому подвезли на специально сколоченных санях огромное бревно, тянула его тройка лошадей. Лукьяныч вышел из дому, важный, обошел бревно, пощелкал - сухое ли, спросил:

- То самое, что я выбрал?

- А как же, Павел Лукьяныч! - сказали возчики. - Вот же ваша отметина.

- Ладно, выпрягайте, - сказал Лукьяныч.

Возчики отпрягли лошадей и уехали. Бревно с санями осталось на улице.

Наступила оттепель, снег подтаял, осел, осели и сани с бревном. Весенняя грязь была - в грязь оседали сани. Дожди шли, мороз ударял, солнце грело - бревно мокло, покрывалось ледяной коркой, оттаивало, обсушивалось на ветерке.

Когда грязь подсохла, Лукьяныч взялся за работу. Придя из совхоза домой, он надевает старые брюки и свитер и идет к своему бревну. Бревно надлежит остругать, выдолбить, обточить, осмолить. Хватит работишки на всю весну.

Тетя Паша сидит у ворот на лавочке и смотрит, как работает муж. Она закончила на сегодня все свои дела, настал ее час отдыха. Отдохнуть бы вместе: сели бы двое стариков, поговорили дружно... Поговоришь! Когда, вот именно, жена свободна, он вишь как взялся трудиться! Летят щепки, стучит топор, шуршит рубанок, сам весь в поту - видели стахановца?

Тете Паше хочется сказать ему что-нибудь обидное.

- Удивляюсь, - говорит она, когда он наконец останавливается отдохнуть и топор умолкает, - кто это у чкаловцев выдал тебе такое бревнище? Небось незаконно. Небось как откроется, под следствие пойдет.

- Ты под следствие пойдешь, - замечает Лукьяныч. - За клевету. Это мой гонорар за красоту баланса.

- Из него что дров можно напилить, - говорит тетя Паша. - Кубометров шесть, право. Или не будет шести? Всё бы для жизни, для дела, а не для глупости.

- Тебе поручить управление, - говорит Лукьяныч, - ты бы и дома, и пароходы, и фабрики попилила на дрова.

- Небось когда я была молодая, ты со мной целый вечер, бывало, просиживал.

- А я сам молодой был да глупый, вот и просиживал целый вечер без всякого дела.

- То у тебя сверхурочные, то по колхозам завеешься. Мало жалованья, что ли? Все жадность - где бы еще сорвать сотню...

- Грешный человек, - говорит Лукьяныч, - люблю поработать, люблю заработать, люблю, чтобы в доме была полная чаша.

- Ты меня любил, - говорит тетя Паша, пригорюнясь. - И я тебя любила.