Собрание сочинений (Том 3)

- А с будущей управитесь года в три - дальше двинетесь? К коммунизму заявитесь в первой роте?

- Товарищи, что делается! - Коростелев встал, громко двинув стулом, прошелся по тесной кухне - два шага от стола к печи, два обратно... - Ведь уже близко, а? Мы, мы, вот в этих наших рабочих сапогах, идем к коммунизму и придем!

Алмазов бледнел, глаза его заблестели, дрожала рука с папироской... Слова Горельченко насчет будущей пятилетки и первой роты поразили его, никогда он не представлял себе это так наглядно. "Ну да, так и есть, тысяча девятьсот пятьдесят первый пойдет для меня с сорок восьмого года. Да, именно мы идем к коммунизму и придем..." По-новому увидел себя Алмазов, ярким светом озарился для него простой и привычный его труд. В этом ярком свете сердечные горести и неудачи показались вдруг Алмазову почти не стоящими внимания, образ женщины с золотым венцом вокруг прекрасного лица, с младенцем на коленях - даже этот образ отодвинулся перед тем огромным и ослепительным, что увидел Алмазов вплотную перед собой.

- Как бы американцы не помешали, - сказал он.

Сказал только для того, чтобы совладать с волнением: не верил он в эту минуту, что кто-нибудь может воспрепятствовать ему и его товарищам идти вперед и вперед!

- Немцы пробовали помешать, - сказал Бекишев и поднял стакан. Выпьем, товарищи, за время, в которое нам выпало счастье жить!

- Какими в него войдем, в коммунизм? - сказал Коростелев задумчиво. Достойны ли?

- Поскольку осилим построить - кто скажет, что недостойны? - возразил Алмазов.

- Все-таки не без того, - сказал Коростелев, - что есть в нас еще эти самые пережитки капитализма. Вот, по совести - все ли, что во мне есть, я хочу взять с собой в коммунизм? Конечно, не все.

- Для того нас партия и воспитывает, - сказал Бекишев, - чтобы мы очистились от пережитков. Чем дальше строим, тем больше очищаемся. Люди создают эпоху, а эпоха переделывает людей. Нераздельный процесс.

Алмазову непонятно было, куда вдруг свернул разговор. "Ну, замечается еще иногда в людях кое-что, чего не должно быть, - подумал он, - но все-таки: Родину от фашистов мы отстояли? Города восстанавливаем, хлеб сеем, сталь льем, - кто? - обыкновенные советские люди. Не плохи мы, стало быть: чего прибедняться?.."

И, словно угадав его мысль, сказал Горельченко:

- Крепкая кость у советского человека и крепкая вера. Повел нас в Отечественной Сталин, и мы победили. Ведет нас Сталин, и мы претворяем в жизнь самую высокую - нету выше! - мечту человечества. Если есть еще в сознании людей старая какая шелуха - всю скинем по дороге, в коммунизм ее с собой не принесем. А сколько принесем хорошего, товарищи? Посчитайте.

И сильные мужские руки протянули стаканы над столом, чокаясь за тост, предложенный Бекишевым.

Глава двенадцатая

УТРО, ВСЕ ИДУТ НА РАБОТУ

Звоннн... Звоннн - раздается над полями. Это сторож на второй ферме ударил в рельсу, возвещая начало нового дня. Вставайте, люди, солнце взошло!

На том берегу, в обширных загонах, где под навесами ночует скот, пробуждается хлопотливая жизнь: скрипят колодезные журавли, гремят ведра, с глухим прерывистым шумом льются в сотни подойников белые струи молока. Грузовик ждет - сейчас нагрузят его большими бидонами, и шофер по прохладе повезет на станцию молоко утреннего удоя и молоко вчерашнее, которое сохраняется тут же в глубоких ледниках, укрытых соломой.

Степан Степаныч запрягает быка в телегу, пробует свою знаменитую косу: накосит молодой травы - овес с горохом пополам, привезет скоту питательную зеленую подкормку. Бык старый, знает порядок, сам поворачивает к овсяному полю, остановится где надо, только скажи: "Приехали".

Бекишев и Толя идут по мосту. Бекишев вымыт докрасна, свеж, подтянут. Толя идет понурив голову и сочиняет стихи о неудавшейся любви: "Нет, ты не для меня. Так суждено..." - и в то же время машинально старается ступать по новым, свежим, атласным доскам, тут и там белеющим в настиле моста...

Покинув молодую жену, меряет длинными ногами дорогу к совхозу Коростелев. Вышел на постройку Алмазов, крутит первую папироску, ждет, когда соберутся строители. Вон уже они идут, с топорами, с пилами, с первой фермы, со второй - местность ровная, видать издалека.

Райкомовский "газик" стоит на тихой улице, где пыльная зелень черемух свешивается из-за заборов и плетней. Шофер, предвидя дальнюю поездку, поднял капот и проверяет мотор, копаясь в его потрошках. Выходит на улицу Горельченко, сел в машину, шофер захлопнул капот, взялся за баранку, завилась по улице пыль - поехал в колхозы Иван Никитич.

Попозже, среди полей, что волнами ходят вокруг школы, поплывет синее платьице с белыми горошками - учительница Марьяна Федоровна пошла к своим питомцам.

А по-над речкой, по высокому правому берегу, далеко от города идет Сережа. Он в сандалиях и трусиках, с непокрытой головой, ветерок шевелит его мягкие светлые волосы. Кругом разливанное море желтой сурепки, ромашки, одуванчиков. Одни одуванчики золотые, только что раскрылись, другие торчат прозрачными пуховыми шариками. Сережа срывает одуванчик и дует: летит пух.