Собрание сочинений. Том 3. Дружба

Лина была направлена санинструктором в батальон Богунского полка. Суровые условия боевой обстановки разлучили подруг-комсомолок. В первый день боев на лестнице у Дома техники и на шлаковой горе богунцы понесли большие потери. Зато они взяли обратно лестницу и шлаковую гору и залегли в окопах за развалинами Дома техники. Позиция сразу расширилась метров на сто. Таращанский полк отбил северный угол завода. Тираспольцы и Донской полк заняли берег вдоль Большой Франции и устье балки, прозванной «Логом смерти», где беспрерывно шли страшные бои.

Дом техники стоял на берегу, у завода. Здесь, в светлых залах заводского дворца, рабочие превращались в мастеров, из мастеров вырастали инженеры. От Дома техники спускалась к Волге широкая бетонная лестница. Площадка, затем восемь ступеней, опять площадка и опять восемь ступеней… И так пятнадцать раз… Лина особенно запомнила эту лестницу, все ступени которой омыты теперь кровью. Совсем иное было летом…

Лина и Семен приплыли тогда к заводскому причалу, поднялись наверх и целый день бродили по зеленым улочкам рабочих поселков, по тенистым аллеям парка… Там он впервые поцеловал ее… А когда вечером спускались к Волге, подолгу останавливаясь на площадках лестницы, залитой светом луны, Семен заговорил о семейной жизни. Гуляющие натыкались на них, подшучивали над ними, но они ничего не замечали. Шла война, страшная, жестокая, но жизнь тоже шла своим чередом: и влюблялись, и радовались, и даже танцевали. В тот вечер Семен Нечаев впервые забыл о пережитых им страданиях.

«Сенечка, — говорила ему Лина. — Я тоже стала скучать без тебя! Мне тоже хочется быть всегда вместе».

Они спустились вниз, но сразу пошли обратно, легко, точно на крыльях, поднимаясь по широким ступеням лестницы, а когда поднялись наверх, снова повернули к Волге, серебряной и голубой в лунном сиянии. Завод дымил рядом гигантскими трубами, но дым, клубясь в недосягаемой вышине, тянулся над западными буграми.

Сейчас корпуса цехов походили на железный лес из погнутых, обгорелых ферм, балок, спутанной проволоки, скрюченных рельсов, и там рыскали фашисты в грязно-зеленых шинелях, в касках с плоскими макушками. Они захватили сады, выкошенные снарядами, захватили и верх лестницы, недалеко от которой дрался вместе с гурьевцами Семен Нечаев, выбрасывая немцев из заводских корпусов.

Вчера Семен пришел-таки в медсанбат. Раны его не успевали заживать; он все время бередил их, и оттого начал лихорадить. Отлеживался целую ночь, но утром, когда Лина привела в перевязочную раненого бойца, уже собрался уходить.

— Я думала, что больше не увижу тебя, — сказала ему девушка грустно и ласково.

— Как ты можешь решать такой серьезный вопрос, не поговорив со мной? — ответил он полушутя, но взгляд его выразил глубокую сердечную тревогу. — Береги себя, дорогая! — попросил он и при солдатах обнял и поцеловал ее, словно жену.

— Я не могу сказать тебе таких слов. Я знаю, что это напрасно, — ответила Лина с мудростью матери, видящей и понимающей жизненный путь сына. — Желаю успеха, Сенечка!

И, уползая в сторону, крикнула:

— До свидания, Сеня!

…Сейчас она лежала, раненая, у подножия той самой лестницы, по которой ходила с Семеном, такая счастливая несколько месяцев назад.

Отсюда, снизу, ей ничего не видно.

Если бы здесь была Наташа, то помогла бы раненой подружке добраться до медсанбата. Сколько раз девчата выручали друг друга! Лина вспомнила, как только что тащила с передовой бойца, раненного в обе ноги. Когда она втаскивала его в траншею, осколок снаряда пробил ему грудь. Девушка быстро расстегнула разорванную шинель, разрезала гимнастерку и услышала характерный свист: свистел воздух, врываясь в открытую плевральную полость. Лина увидела, как розовое, в черных прожилочках легкое билось в отверстии раны, пузырясь и вылезая наружу при каждом вздохе. Однако воздух, врываясь в рану, сжимал легкое, и оно опадало, темнело, съеживалось, утопало в крови, и все это за какие-нибудь полторы минуты, пока сестра доставала и разрывала индивидуальные пакеты, чтобы наложить давящую повязку.

Она сделала раненому укол морфия и камфоры, и с помощью проходившего бойца унесла его в катакомбы медсанбата, где задержалась лишь для того, чтобы услышать мнение хирурга: доставлен вовремя. После того Лина помогла добраться до временного укрытия еще пятерым раненым. Она перевязывала их и снова отправлялась в свои опасные поиски.

А теперь сама ранена и не может даже посмотреть, куда ей досталось. Наверху идет бой. Кричат что-то фашисты, кричат свои…

Мысль, что раненые бойцы истекают кровью на передовой, подтолкнула Лину, заставила ее шевельнуться. Они не должны попасть в те ямы под береговым обрывом, где, чуть присыпанные землей, лежат в ожидании настоящих похорон трупы убитых. Бывает, что взрыв бомбы поднимает мертвых на ноги… иные взлетают высоко, будто стремясь взглянуть на оставленные ими рубежи… Даже фашисты шарахаются в сторону, увидев такое.

«Но ведь это дело ваших рук, проклятые! Вот и я лежу… Надо торопиться, надо попросить, чтобы меня перевязали, и я пойду туда, где Семен…»