Собрание сочинений. Том 3. Дружба

— Моряки не отступают — такая уж у нас традиция, но я человек, и мысли у меня могут быть разные. Когда пошатнули нас фашисты перед заводом, у меня в душе тоже что-то пошатнулось. Драться после того я стал, пожалуй, еще крепче, а вот тут… — Нечаев положил широкую ладонь под горло, — тут тяжелее стало. Никому я этого, кроме вас, не говорил, но боюсь: перешагнут они через наши трупы, перейдут на ту сторону Волги.

— Никогда этого не будет! — горячо возразил Логунов. — Москва не допустит…

— Москва? — Лицо Нечаева выразило нежность и большое волнение. — Может быть, там не знают всего. Может быть, тут вредительство какое-нибудь. На Центральный Комитет я полагаюсь. Но сомнение на меня напало: правильно ли мы тут поступаем? Наверху могут и не знать…

— Партия знает, Семен, значит, и ЦК знает. Ведь мы живем одним дружным могучим коллективом. Не только власть народная, но и контроль народный. Народ сам себя обманывать не будет: не для того он столько крови пролил, чтобы отдать обратно завоеванное. С нами и областной комитет, и комитет обороны. Вот я маленький винтик в громадной военной машине, но вижу: ни у кого нет чувства разобщенности.

— Товарищ Логунов, я разведчик и все представляю, но болит душа. Ходил я в прошлый раз в разведку на Городище, к Самофаловке… Стоят на северо-западном нашем фланге дивизии Донского фронта. День и ночь атакуют они врага. Трупов наворочено — горы… Лежат, раздулись в шинелях — во! — Нечаев сделал округлое движение рукой над своим юношески подтянутым животом. — Сорок дней уже атакуют, но подвинулись километра на два, где и совсем не продвинулись. В ротах осталось несколько десятков человек, а все атакуют. Я там не спросил, а вот вас, товарищ командир батальона, спрашиваю: что это значит?

— Это значит то, что они здорово воюют, Семен, — сказал Логунов, выслушав его с напряженным, суровым вниманием. — Они помогают нам, сковывая силы врага своей активностью. Где и совсем не продвинулись, говоришь? Но ведь не отступили?! Нам казалось, что мы крепко деремся, а они, выходит, еще крепче стоят. Сорок дней! Вот в чем их заслуга. Не удивительно, что у них мало людей в строю осталось…

— Но если и этих выбьют?

— Тогда другие станут на их место. Так и у нас будет, пока немцы не надорвутся.

Нечаев откинулся на подушку, закрыл глаза и с минуту лежал не шевелясь, потом поднялся, стал одеваться. Взгляд его был уже тверд и спокоен.

— Кажется, понял, товарищ командир, но в госпиталь все равно не пойду. Не сдюжу в атаке, пригожусь у пулемета, к миномету пристроюсь, любым видом оружия владею.

60

Оставшись один, Логунов взял полевую сумку и начал было устраиваться с бумагами на столе, но в блиндаж вошел связной, неся два котелка, подернутые паром. Впервые за несколько дней повар ухитрился приготовить горячую пищу.

— Обедать или завтракать? — пошутил Логунов, однако выражение лица его осталось хмурым.

Он начал неохотно жевать, но с неожиданным удовольствием съел полную миску щей, съел кашу и сразу почувствовал страшную усталость….

Проснулся Логунов так же внезапно, как уснул, сел, потер виски, лоб, шею, поправил на ремне кобуру нагана.

— Который же час? — Быстрым движением он высвободил из-под обшлага гимнастерки крупные часы на крепком смуглом запястье. Тикает, бежит себе минутная стрелка… — Три часа ночи. Долго я проспал!..

Логунов подошел к столу, закурил и задумался, сдавливая белыми зубами мундштук папиросы.

«Значит, здорово дерутся на флангах. На северном ни шагу назад не сделали. И на юге в городе стоят: не пустили же фашистов в Красноармейск и в Бекетовку. Фланги держатся, а мы отступаем. Да с какими людьми отступать-то приходится! Отчего же? Выходит, на центр сильнее жмут. Брошено против нас около тридцати дивизий. Их поддерживает авиация — четвертый воздушный флот. Это больше девятисот самолетов! А танки? Целая танковая армия». Беспокойство, похожее на то, которое недавно горело в глазах разведчика, охватило командира батальона. Наедине с собой Логунов тревожился не в первый раз.

Он все-таки заставил себя взяться за бумаги. Надо было написать рапорт в штаб полка. За последнее время уничтожили тысячу девятьсот шестьдесят гитлеровцев. А пленных взяли… четыре человека. И тех силком притащили. Борьба идет смертельная!

Логунов снова отвлекся, задумался.

— Что, трудновато приходится? — спросил, войдя в блиндаж, член Военного совета армии генерал Гуров, невысокий человек с угловатыми под шинелью плечами.

— Здравия желаю, товарищ генерал! — Логунов вскочил с места, мигнул связному, и тот подал стул, обитый кожей, без спинки, правда, зато такой добротный, что на нем не совестно было усадить почетного, но не редкого на передовой гостя.

Командир дивизии Гурьев и его заместитель по политической части тоже постоянно навещали командные и наблюдательные пункты, частенько заглядывали в штурмовые группы. Фронт был необычный, и высший комсостав — как и командарм Чуйков, и начальник штаба армии Крылов, то в форме рядовых, то в генеральских шинелях и папахах, появлялись в самых опасных пунктах обороны.