Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя

Наполеон III говорил за себя и за свою союзницу; впоследствии пришлось ему и действовать за нее, предоставив Англии роль страдательную в продолжение всей войны. Сам тон письма делал невозможным примирение. Людовик-Наполеон[43] требовал, чтобы мы оставили княжества, требовал, стоя с флотами союзников в Черном море; предлагая возобновить переговоры, он присоединял к предложению обвинение и угрозу за поражение турецкого флота при Синопе. Считаю излишним распространяться здесь, в какой степени Россия была вправе напасть на турецкий флот, перевозивший войска и оружие на наши азиатские берега, напасть на него после того, как турки уже захватили Николаевский пост и ознаменовали себя жестокостями, достойными варварских времен, в Армении: вопрос разрешается сам собой. Как бы желая придать более значения своей угрозе, Наполеон III, декретом от того же числа (17/29 января) призвал под знамена 40,000 конскриптов 1851 года.

Ответ Императора Николая I-го исполнен достоинства. В нем, между прочим, сказано: «когда Ваше Величество, не довольствуясь быть зрителем или даже посредником, пожелали быть вооруженным пособником моих врагов, тогда, Государь, было бы гораздо прямее и достойнее вас, предварить меня о том откровенно, объявив мне войну. Тогда всякий знал бы, что ему делать». Далее: «если при всем том Ваше Величество, с меньшим равнодушием к моей чести, возвратитесь чистосердечно к нашей обоюдной программе, если вы подадите от сердца вашу руку, как я предлагаю вам свою, в эти последние минуты, я охотно забуду все, что в прошедшем могло бы быть для меня оскорбительным. Тогда, Государь, но только тогда, нам можно будет вступить в суждения и может быть согласиться. Пусть ваш флот ограничится удержанием турок от доставления новых сил на театр войны, охотно обещаю, что им нечего будет страшиться моих нападений. Пусть они пришлют мне уполномоченного для переговоров, я приму его с надлежащим приличием. Условия мои известны в Вене. Вот единственное основание, на котором мне позволено вести переговоры».

Это письмо было выражением духа народного, только облеченного в формы более умеренные. В то время, конечно, ни один русский не склонился бы перед надменным диктаторством Людовика-Наполеона, и если не всякий верно понимал значение громадных сил, скоплявшихся против нас, то всякий помнил 1812 год и веровал в правоту своего дела, твердость и несокрушимость русского духа. В России был общий возглас – война! Как будто долго сдерживаемый порыв, наконец, порвал все дипломатические путы и освободился от них. Радостно откликнулся этот народный возглас на далеком юго-западе турецких владений, между племенами нам единоверными, и какие теплые и чистые молитвы воссылали они за успех русского оружия.

В то время восстание греков уже разгоралось в Эпире и готово было обнять весь юг Европейской Турции; – угнетенные, истерзанные, доведенные до отчаяния жестокостью и самоуправством пашей, жители взялись за оружие, решившись лучше погибнуть славной смертью, чем томиться жизнью позора, под гнетом нравственным и материальным. Некоторые славянские провинции Турции отозвались на этот порыв отчаянного самоотвержения. Вскоре после того, как горсть смелых защитников народных прав, собравшись в небольшой деревне Радобице, провозгласило во всеуслышание восстание христиан в Турции, и когда Сули, Ламары, Кампочи и др. стекались под знамена независимости, в северной оконечности Албании, храбрые горцы славянской провинции Васовичи, при пособии своих соседей черногорцев, разбили и прогнали турок, объявив себя независимыми. Их примеру последовали другие славянские племена. В Греческом королевстве это восстание против тирании и насильства турецкого правительства нашло сочувствие: потомки освободителей независимой ныне Греции добровольно покинули покойный, безопасный кров свой и отправились в горы отстаивать права человечества и свободу, утраченную бедными раями, о которой не позволяется даже и мечтать христианину на востоке.

В России с нетерпением ожидали Высочайшего манифеста о войне, и этот манифест не замедлил явиться. Помещаем его здесь вполне:

«Мы уже возвестили любезным Нашим верноподданным о причине несогласий Наших с Оттоманской Портой.

«С тех пор, не взирая на открытие военных действий, мы не переставали искренно желать, как и по ныне желаем прекращения кровопролития. Мы питали даже надежду, что размышление и время убедят турецкое правительство в его заблуждении, порожденном коварными наущениями, в коих наши справедливые, на трактатах основанные требования, представляемы были как посягательство на его независимость, скрывающее замыслы на преобладание. Но тщетны были доселе наши ожидания, английское и французское правительства вступились за Турцию и появление соединенных их флотов у Царьграда послужило вящшим поощрением ее упорству. Наконец, обе западные державы, без предварительного объявления войны, ввели свои флоты в Черное море, провозгласив намерение защищать турок и препятствовать нашим военным судам в свободном плавании для обороны берегов наших.