Собрание сочинений. Том 5. Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории.

Странное, достойное изучения положение Черногории было в последние годы жизни святопочившего владыки. Продолжительное его правление ознаменовано битвами, составляющими целую эпопею подвигов геройских, почти баснословных. С гордостью людей (Бердь уже впоследствии его правления была присоединена к Черногории) он одержал победы над Бушатлием, начальствовавшим 30.000 турецкого войска, над Кехая-Визирем у которого было 40.000, над 60.000 под начальством Арслан-паши, над Ахмет-пашей, у которого также было 60.000, и, наконец, неслыханную до того победу в 1768 году над великим визирем, утвердившую независимость Черногории. Эта последняя война, в которой как говорят, было с лишком 100.000 турок, между тем как вся сражавшаяся против них Черногория и Бердь едва могла выставить 12.000 войска, доказала, каких чудес можно достигнуть с людьми, спасающими свою независимость и религию. Замечательно, что святопочивший владыка, несмотря на беспрерывные войны с турками, на все битвы с французами на берегах Катарского поморья и Рагузы, не проиграл ни одного сражения, где участвовал сам лично. Но постоянные битвы отучили черногорцев от жизни мирной, уничтожили всякую гражданственность в крае, и ряд побед сделал их самонадеянными и гордыми; малейшее оскорбление требовало мести; труд сделался для них невыносимым; работали одни женщины; мужчины четой добывали себе необходимое. Кровомщение достигло крайних пределов, иная семья черногорца считала до шести-семи голов долга на другой и только думала о том, как бы выручить свой долг, иначе насмешки и оскорбления преследовали ее повсюду. Черногория постоянно представляла из себя зрелище военного лагеря. Кровь лилась не только на границах, но и внутри ее.

Святопочивший видел это положение дел, но тщетно силился изменить его; проклятие его было страшно для виновных: это был для них приговор самой судьбы; но добрый владыка прибегал к нему только в крайних случаях. Он тяжко скорбел о своем народе и не удовольствовался тем, что оставил завещание, в котором умолял черногорцев поклясться у его гроба не мстить друг другу по крайней мере до Юрьева дня, но, чувствуя приближение смертного часа, позвал тех, которые были в монастыре, и молил их, увещевал, стращал страшным судом исполнить последнюю волю его. Старшины обещали ему. В это время, конечно, они не думали о том, будут ли в состоянии исполнить свое обещание, но только желали успокоить последние минуты отходящего в другую жизнь. Рыдания заглушали их слова. Святопочивший помер, наставляя и поучая народ свой и утешаясь мыслью, что кровь черногорцев, которых так горячо любил он, не будет проливаться по крайней мере у его свежей могилы.

На другой день собрался весь народ. Черногорцы сильно восстали против тяжелого для них запрета кровомщения; но старшинам удалось наконец убедить их покориться последней воле того, которого память не далее как через год они так высоко почтили.

При таких обстоятельствах семнадцатилетний юноша, Радо Петрович Негош, был пострижен под именем Петра в монахи, потом в архимандриты и принял бразды правления народом черногорским. Само пострижение его сопутствовалось таинственностью, столь соответствовавшей постоянно поэтическому настроению духа его. У Скардского озера на высоком утесе, называемом Ком, окруженном водою, на границе турецких владений стоит в чаще леса древняя церковь; тут нет ни священника, ни даже сторожа, одна-одинехонька возвышается она из-за деревьев, далеко от жилья, но тем не менее не только христиане, турки чтут ее святыню; никто не смеет сломать прутика с дерева, растущего возле нее; никто не может унести с собой яблока, которых тут бывает очень много, иначе ему не выйти из чащи. Сюда, ночью, решился приехать епископ призрянский и тайком посвятить владыку.