Старик подержал в костлявых руках блюдо с выпуклыми узорами и густо позолоченным краем, посмотрелся в него, как в зеркало, задевая козлиной бороденкой: смутно отразилось в белом глянце темное, морщинистое лицо. Вздохнув, он осторожно поставил красивую посудину на прилавок.
— Мы такого раньше и не видывали!
Ахмадша промолчал, что-то уж слишком пристально рассматривая белую с золотом вазу для цветов, тоже входившую в состав сервиза.
Одна мысль билась в уме: пути к примирению отрезаны.
— Покупаешь чудную посуду, а сам хмурый, как день ненастный! — С этими словами подошедшая Зарифа положила на прилавок свои пакеты, оглядела, потрогала еще не завернутые вещи. — Начинаешь хозяйством обзаводиться?
По лицу юноши пошли бело-красные пятна, выдавая горячий стыд и приступ сердечной боли.
— Это… для Хаят…
— Замечательный сервиз! Я на него тоже зарилась… Очень веселый.
— Еще бы не веселый. Корову, двух коров за такие деньги купить можно, — сказал Гайфуллин, хвастая щедростью и состоятельностью родственника. — Наш Ахмадша не обеднеет, хотя на Исмагилове премию не заработаешь.
— Не говорите так, дедушка! Там будет самый передовой промысел. Я горжусь своей работой.
— И отец твой гордится своей работой. — Гайфуллин взял один из свертков в серой плотной бумаге, не доверяя шпагату, прижал к груди. — Я теперь понял, нефтяники особый народ: чем больше у них неприятностей в работе, тем крепче они за нее держатся.
— Да, нефтяники — народ особенный, — согласилась Зарифа и — глядя вслед старику: — Слушай, Ахмадша, а когда мы будем гулять на твоей свадьбе? Говорят, ты скоро женишься?
— Нет, я, наверно, никогда не женюсь.
Она внимательно посмотрела на него. (Значит не зря толковали о том, что Надя Дронова бросилась в Каму!) Но Зарифа видела Ахмадшу и Надю вместе, с первого взгляда поняла, что они влюблены, и не поверила сплетне: не могла она допустить мысли о черствости, а тем более подлости Ахмадши, как не могла поверить тому, что Надя, смелая и сильная советская девушка, дошла до такого отчаяния. Если даже Ярулла вмешался, если он действительно воспротивился их браку, как утверждал Самедов, то и тогда повода для самоубийства не было.
— Не то время! — сердито отмахнулась Зарифа, услышав навет на дочь Дронова. — Сейчас кончают с собою только горькие пьяницы.
Она рассуждала просто: если у Нади и Ахмадши большая любовь, то разве найдется сила, способная их разлучить? Отцовской власти тоже есть предел. Поэтому, не веря в возможность трагедии в семьях друзей и не принадлежа к ревнивым матерям, которые обливают слезами свадебную рубашку сына, Зарифа весело готовилась к свадьбе Салиха. Пусть женится. Радостнее будет в доме с приходом Хаят, потом ребенок появится, запищит. Зарифа не собиралась его нянчить все время, но как славно в свободный час поиграть с малюткой!
— Я слышала, тебя познакомили с Энже Усмановой? — спросила она, пользуясь тем, что народу в магазине было мало и никто не мешал разговору.
— Она ненавидит меня! Ругает…
— Энже?
— Нет, Надя Дронова. Энже я не люблю.
Только тут Зарифа заметила, что творится с Ахмадшой, казалось, дрожала каждая клеточка его тела; в прижмуренных, будто от сильного света, глазах пряталась боль, кривились обметанные внутренним жаром губы. Хорош! Нечего сказать! Если Надя была в таком же состоянии и это проглядели близкие ей люди, то, пожалуй, и в реку сунуться не мудрено. Тяжелый стыд позднего раскаяния охватил Зарифу. Почему она, получив тревожные сигналы, вовремя не поговорила с Яруллой? Если он, серьезный человек, поступил словно купец-самодур, то как назвать ее поведение?
— Ругает — значит, любит, — попыталась она успокоить юношу, беря примером горький опыт своей несчастной любви.
— Если бы Надя отчитала меня в лицо — другое дело. Нет, она сказала обо мне такое, что я просто убит был наповал. После этого не хватило ни сил, ни мужества подойти к ней.
— Не будешь растяпой! — взорвалась Зарифа. — Я бы на твоем месте не пошла ни на какие уступки родителям! Мало ли что они могли придумать! Хватит, покомандовали!
Пакеты с покупками, о которых Зарифа сейчас забыла, лежали рядом с нею на прилавке: все подарки этому самому Ярулле и его жене — будущим сватам; подбоченясь, она уничтожающим взглядом смотрела на Ахмадшу, хотя жалость к нему снова одолевала ее.
— Если все порушено и девушка уже перестрадала, не тревожь ее попусту и себя зря не расстраивай. Ругает, сердится — это хорошая примета: не остыла любовь. Но как поправить дело? Я бы взялась поговорить с Надей, но боюсь: цыкнет отец — и ты опять сдашься, а тут требуется идти напролом.