Собрание сочинений.Том 5. Дар земли

Он пошатнулся, сел на ограду скверика, дрожащей рукой вытянул из кармана платок и уронил. Платок невесомо упал рядом с поломанными цветами, а казалось — обрушилось все. Ахмадша вцепился пальцами в густые вихры волос и замер; только сердце билось, звоном отдавалось в ушах.

— Вот что она, водка-то, делает с людьми! — сказал кто-то насмешливо.

Часть четвертая

1

Он вернулся домой перед рассветом. Наджия, отворив дверь и взглянув на него, испугалась:

— Что случилось, сынок? Где ты пропадал?

Без вина пьяный от горя и усталости, Ахмадша молча прислонился к дверному косяку, будто случайно забрел в чужую квартиру.

— Опять о той затосковал? — наседала мать, жестоко обиженная его уходом со свадьбы сестры.

— Я все время по ней тоскую.

— Ну не глупость ли так убивать себя! На кого ты похож: щека к щеке пристала.

— В том-то и беда, что вы считаете глупостью самое для меня дорогое и даже не представляете, какой удар нанесли нам обоим!

Неровной походкой он прошел в полутемную столовую, даже плечи его опустились — так давило безысходное, безнадежное отчаяние. В отсветах уличных огней он увидел, как спали на полу, крепко обнявшись, Равиль и Фатима, тут же в кроватке посапывал маленький Рустемчик. В другом углу раскинулся на тюфяке Гайфуллин, белая борода торчала над сбившимся одеялом: должно быть, бабай нарушил наказ Магомета, хватив лишнего на свадебном пиру.

Ахмадша постоял, с трудом соображая: Равиль с женой перебрались в столовую потому, что в их комнате — новобрачные (все-таки хоть одну ночь проведут в доме невесты). Но почему здесь Гайфуллин? Отчего он не лег, как обычно, в спальне Ахмадши? И почему ради Хаят и Салиха побеспокоили семью старшего сына?

В комнате родителей тихо, но слышно — отец не спит: вот скрипнул кроватью, кашлянул хрипловато, как бывает у него в минуты волнения.

— А у нас гостья, сынок! — вкрадчиво шепнула мать, следуя по пятам за Ахмадшой.

Его обдало жаром, так рванулось сердце от неожиданной, казалось, невероятной мысли: «Надя!» Неужели спохватилась, раскаялась и, пока он блуждал по улицам, прибежала сюда? Он сразу бросился к себе, но у самой двери в комнату его остановил шепот матери:

— Энже приехала.

— Энже…

— Да. Мы приглашали их на свадьбу. Усман-абый [8]прихворнул, а она с матерью и сестрой запоздали.

Ахмадша метнулся, как птица, накрытая силком, круто повернул к выходу, но мать почти повисла на нем, обхватив его шею руками.

— Не пущу! Я и так целую ночь глаз не сомкнула. Куда ты пойдешь?

— Переночую у Салиха, а утром — на буровую. Все равно мне здесь негде пристроиться.

— У Магасумовых одни женщины дома. Сестричка и мать Энже там. Не может Зарифа ночью пустить чужого мужчину: сплетни пойдут. И не надо обижать Энже, которая хочет поговорить с тобой.

— Она тоже одна в комнате, и мне неприлично заходить к ней.

— Дочь Юсуфа твоя нареченная. Значит, все равно что жена.

У Ахмадши прорвался судорожный, недобрый смешок.

— Кто мне ее нарекал?

— Отец со своим фронтовым другом Юсуфом… И она согласна: полюбила тебя.

— А я? А меня-то вы за кого считаете? Или не человек я, не имею права выбрать жену по велению сердца?

Приглушенный разговор разбудил матерински чуткую Фатиму, она повернула голову к кроватке сына, но, увидев деверя, натянула одеяло на себя и на Равиля до самых макушек.

— Не обижай Энже! Хоть поговори с ней! Ну что тебе стоит? — умоляла Наджия. — Не хочешь быть наедине, оставь дверь открытой, а я тут посижу.

Ахмадша так посмотрел на мать, что она начала растерянно переминаться с ноги на ногу.

— Странные вы люди! Что мне стоит? Счастья всей жизни мне это стоит! — сказал он с гневом. — И Энже напрасно сбиваете с толку. Жила радостно, нет — надо и ее заставить страдать! Хорошо, я пойду к ней и скажу, что я весь с Надей, хотя вы и погубили нашу любовь.

Последние слова дошли до ушей Яруллы, настороженно сидевшего на кровати в одном белье, и он вдруг вспомнил песню, услышанную им давным-давно, во время поисков нефти в Башкирии:

Отец сыну не поверил,
Что на свете есть любовь.

Тогда стоял солнечный день, в деревнях все бурлило, а русский мужик пел песню, которая больно отозвалась в сердце Яруллы, впервые понявшего, какую ошибку он совершил, женившись на Наджии.

Бывало, он сердился на себя за эту уступку традиции, но ему и в голову не приходило попрекать родителей; всегда любил их и очень заботился о матери, жившей у старшей дочери в Урмане. И родителям Наджии он помогал. Не водилось, правда, накоплений на сберкнижке Низамова, не было в доме лишних вещей, зато как любовно подбирал он подарки для посылок, какой теплотой светились его глаза, когда в ответ старики присылали деревенские гостинцы: то липовую долбленку с медом, то выпотрошенных, подсоленных уток или гусей.

— Будет у советской власти, будет и у нас! — сказал Ярулла Наджии, заговорившей однажды о сбережениях на «черный день». — Да и ребята наши не бросят нас на старости лет.