Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Воейков, в своем шуточном «Парнасском адрес-календаре» довольно метко определил значение многих из Арзамасцев и членов Беседы, не щадя, конечно, последних. О Дмитрии Николаевиче он говорит: «Д. Н. Блудов, Государственный секретарь бога Вкуса; при отделении хороших сочинений от бессмысленных и клеймении сих последних печатью отвержения; находится на теплых водах, для излечения от простудной лихорадки, которую получил он на Липецких водах[53]».

Несмотря однако на всю наружную шутливость «Общества», оно имело значение более важное, чем казалось по виду, и пускало корни глубже и прочнее в русскую почву, чем мнимые поборники российского слова, сановитые мужи «Беседы».

Вот что говорит об обществе Арзамасцев один из тех людей, который, конечно, лучше всякого другого умел оценить истинное его значение и которого слова, хотя давно писанные, метко, тонко и верно определяли цель общества и пользу[54]. «Арзамас не имел собственно никакой определенной формы. Это было общество молодых людей, связанных между собою одним живым чувством любви к родному языку, литературе, истории, и собравшихся вокруг Карамзина, которого они признавали путеводителем и вождем своим. Направление этого Общества, или лучше сказать, этих приятельских бесед, было преимущественно критическое. Лица, составлявшие его, занимались строгим разбором литературных произведений, применением к языку и словесности отечественной источников древней и иностранных литератур, изысканием начал, служащих основанием твердой, самостоятельной теории языка и проч. – Чем разнообразнее была цель общества, тем менее было последовательности в его занятиях. В то время, под влиянием «Арзамаса» писались стихи Жуковского, Батюшкова, Пушкина, и это влияние отразилось, может быть, и на иных страницах Истории Карамзина».

Карамзин, приезжавший в Петербург в 1816 году для объяснений по изданию первых 8-ми томов «Истории», писал к своей жене: «Здесь, из мужчин, всех для меня любезнее Арзамасцы: вот истинная Русская Академия, составленная из людей умных и с талантом! Жаль, что они не в Москве или не в Арзамасе»; а в следующем письме: «сказать правду, здесь не знаю я ничего умнее Арзамасцев, с ними бы жить и умереть[55]».

Собирались Арзамасцы большей частью у Блудова и Уварова; вечер, посвященный какому-нибудь серьезному чтению или разбору критическому вновь появившегося в одной из европейских литератур сочинения, оканчивался веселым ужином, где арзамаский гусь и веселые куплеты, эпиграммы, а за неимением их, обычная кантата Дашкова, петая всеми вместе – составляли неизбежную принадлежность ужина. Как далеко не походили эти люди на ту блестящую молодежь, которая, в шумных оргиях, проживала огромные достояния, пожалованные их отцам Екатериной II, или Павлом I. Не походили они и на тех нравственно-болезненных личностей, которые, в отчуждении от света и совершенном непонимании его интересов, предавались утопическим учениям, искали великих истин в таинствах масонских лож или хлопотали о рассылке библий к самоедам и тунгусам вместо того, чтобы озаботиться рассылкой букварей своим же крестьянам. Это были люди бодрые и смелые духом, богатые надеждами, но большей частью бедняки[56] по состоянию (за исключением Уварова и князя Вяземского). Трудом и изучением практической жизни, усердным добыванием истин научных, пробивали они себе тернистый путь к жизни, и ни один из них не исчез, не оставив за собой следа, а исчезли они почти все, за исключением князя Вяземского и Северина[57]!

В этом кружке людей уже готовились противники Шишкову и его сотоварищам по убеждениям на более обширном поле; они, как увидим, не раз поставляли непреодолимые преграды – обратить назад ряд преобразований Александра I и явились неутомимыми бойцами против столь известного Цензурного Устава, составленного в бытность министром Народного просвещения Шишкова. Люди, его закала, с затаенной злостью предвидели это и старались всячески повредить, если не погубить молодых вольнодумцев, одержимых духом сомнения и отрицания. Мы видели, что сам Шишков писал о Дашкове. О Карамзине Голенищев-Кутузов, бывший попечитель Московского университета, доносил министру Народного просвещения, графу А.К. Разумовскому, что сочинения этого опасного для общества и правительства литератора исполнены «вольнодумческого и якобинского яда». Не должно забывать, что Голенищев-Кутузов сам был литератор и даже вместе с графом Салтыковым и Хвостовым издавал журнал (Друг просвещения), что дало возможность защитникам Карамзина выместить целым рядом статей и эпиграмм эту клевету.