Собрание сочинений. Том 7

Моя мама была комсомолочкой
                                                   в красной косынке
                                                            и кожаной куртке.
Теперь этой курткой,
                                  облупленной,
                                                  в трещинах и морщинах,
мать иногда
                   закутывает кастрюлю,
в которой томится картошка
                                               или пшенная каша,
и от дыханья кастрюли
                                      кожанка становится теплой,
словно от юного тела мамы,
                                             потерянного кожанкой,
так и не обожженной
                                  в огне мировых революций
и не пробитой пулями
                                    ни на каких баррикадах.
Но есть на кожанке дырка,
                                           похожая на пулевую,
от ввинченного когда-то
                                       и вывинченного затем
значка,
           на котором горели
четыре буковки:
                          МОПР.
Я принадлежу к поколению,
                                              которое еще помнит,
что это обозначает…
                                Напомню и вам,
подростки семидесятых,
                                        меняюшие воспаленно
значок «Роллинг стоунз»
                                         на «АББА»
                                                           и «АББА»
на «Элтон Джон»:
МОПР —
              Международная организация помощи борцам
                                                                       революции.
Я успел поиграть этим значком,
                             когда его перестала носить моя мама.
Что было на этом значке?
                                         Я, кажется, помню:
решетка тюремная,
                               руки, вцепившиеся в нее.
Руки,
         ломающие решетку?
Или решетка,
                      ломающая руки?
МОПР…
             У этого слова запах той старой кожанки.
Моей маме —
                      Зинаиде Ермолаевне Евтушенко —
                                                           семьдесят два года.
Мама вышла на пенсию,
                                       но продолжает работать
и только поэтому не умирает.
Мама продает газеты
                                   в киоске у Рижского вокзала,
и ее окружает
                       собственный маленький мир,
где мясник
       интересуется еженедельником «Футбол – хоккей»,
зеленщик —
                    журналом «Америка»,
а продавщица молочного магазина —
                                                      журналом «Здоровье».
Эти благодарные читатели
                         оставляют для мамы в своих магазинах
то мороженую курицу —
                                        соотечественницу Мопассана,
то пару кило апельсинов —
                                    соотечественников Лопе де Веги,
то уважительно завернутый
                                              целый килограмм сыра —
соотечественника Майи Лассила,
кстати говоря, прекрасно переведенного
                                                         Михаилом Зощенко.
Поэтому моя мама,
                               как знатная леди социализма,
говорит
             «мой мясник»,
                                    «мой зеленщик»,
                                                              «моя молочница»
и с гордостью чувствует,
                                        что от нее зависят
люди, от которых зависит она.
Мама также продает значки
с Гагариным,
                     с олимпийским мишкой.
Мамина внучка,
                          дочка моей сестры,
                                                пятнадцатилетняя Маша,
с мозолями на подушечках пальцев
                                                   от фортепианных гамм,
на майке,
               уже приподнимающейся
в двух отведенных природой для приподниманья местах,
носит значок
                     «Иисус Христос – суперстар»,
но этот значок
                       не из маминого киоска.

2