Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Между тем, Далука ходила в языческие храмы и всех египетских богов на помощь себе призывала. В сию самую ночь была она в той роще, где Иосиф имел свое убежище; тамо, простершись пред алтарем, руками его поставленным, и орося его слезами, вещала она сию молитву: «Божество моего возлюбленного! принеся бесплодные моления нечувственным кумирам, тебя я обожаю; может быть, ты единый бог всея природы; сему научают меня верить добродетели несчастного, мною толь люто гонимого. Без сомнения, тебя призывает он в сию минуту, и я вкушаю сладость звати единого с ним бога и глас мой соединяти с его гласом. Удали от сердца моего любовь, меня терзающую, а если и ты бессилен сие сотворити... удали от меня моего возлюбленного». Рекла и вдруг устрашается того, чтобы не отмстило божество сие утесненную невинность. В смятении души ее кажется ей, что сей алтарь восколебался, что подвиглись древеса рощи сея и что потрясшаяся земля страшный некий глас испускает. Трепеща от страха и хладным орошена потом, бежит она от сего места, возвращается в Мемфис и в чертоги свои себя заключает.

Настает день; запретила она прерывати свое уединение; бледнея и ужасаясь, не зрит она того, на что смятенное ее око устремляется; кажется, что невидимая рука непрестанно представляет ей изображение всех ее злодеяний; любовь и раскаяние, смешанные в душе ее, терзали вдруг ее всем тем, что они в себе ужасного имеют. Вдруг внемлет она радостному крику и слышит имя Иосифово. «Какое мечтание! — рекла она.— Сие имя, в сердце моем впечатленное, готово всегда поражати слух мой; неужели оно и в радостных раздается восклицаниях?» Едва окончила она сии слова, уже слышится ей то же самое имя внятнее. Смущенна, изумленна, тороплива, пребегает она все пространство своих чертогов и повсюду обращает взоры, смятение души изображающие. Внезапно имя Иосифово, повторяемое людей множеством, гремит во ушесах ее, и в ту самую минуту зрит она его на торжественной седяща колеснице. Какое зрелище! Быстрое ее воображение представляет ей как бы в единой мысли все ее злодеяния, ее казнь, ее славу оскорбленную, весь народ кажется ей ужасающимся от ее взору; отчаяние в очах ее возгорается, и багровые пятна на бледные ланиты ее наступают. Но скоро некое благоприятное облако от нее скрывает все виды, она не внемлет более радостному крику, возмущающему ее душу; каждую минуту бледность ее усугубляется, и она, почти бездушна, упадает.

Ярость гнева ее возвратила ей память на единую минуту. Желая упредити пришествие своего супруга, заключает она себя в своих чертогах. Тамо приемлет Иосифову ризу, ризу, в руках ее оставшуюся и воспоминающую ей всю жестокость ее страсти и презрение, коим она была награжденна. Прежде орошает она ее слезами, потом, взирая на нее отертыми очами: «Одежда, — рекла она, — служащая некогда к раздражению моея лютости, буди ныне свидетельницею смерти моея! Законы брака и любви, вы будете отмщенны!.. Иосиф торжествует, он смеется днесь моему безумию; чем славнее свидетельство, воздаваемое его непорочности, тем паче покрываюсь я бесчестием; весь Египет познает, что я рабом была воспламененна! Который бог извлек его из темницы? Я не имела удовольствия от оков его избавити, я истребляла сие желание, нередко душу мою исполнявшее, и не могу более ничем наградить мои злодеяния! Без сомнения, удалится он отсюда, заключит нежнейшие узы и похвалится пред Селимою о своем ко мне презрении... Не могу ли я последовать за ним в дом отца его, умертвить Селиму пред очами его и тем же кинжалом грудь его поразити?.. Безрассудная! ты казнь его вещаешь, когда твоя уготовляется!.. О, если б нашел он Селиму уже мертву! А ежели их брак уже необходим, то да соберет он в себе толико ужасу, коликим мой исполнен! Спеши, тень моя! Последуя их стопам, возмути их блаженство, всели мрачную в сердца их ревность, а если, на сие невзирая, они блаженны будут, то зри их соединение и продолжи по смерти страдание свое. Да вооружится некогда Египет противу рода их и да поженет его от земли и моря! Тогда в первый раз некую тишину ощутит тень моя...» Кинжал, коим она себя поразила, прерывает ее слово. Она упадает, кровь течет из ее груди и ризу возлюбленного ее обагряет. Насытя ярость свою, леденеющее сердце ее горит еще любовным пламенем, образ Иосифа мечтается в угасающих очах ее, бледные уста ее произносят имя Иосифово; хладеюща и умирающа, не может она изрещи более сие дражайшее имя и воссылает к нему последнее свое воздыхание.

Между тем, младый израильтянин, по великолепном торжестве своего возвышения, приближается к чертогам Дарбаловым, кои царем ему определенны. Он сходит с колесницы, вступает в чертоги; искусство изобиловало в них всеми сокровищами натуры. О странность приключений! Дарбал! когда в темнице гордость твоя над невольником ругалась, предвидел ли ты, что все свое богатство для него ты собирал?