Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Иосиф, желая единого покою, множество рабов своих от себя удаляет. Пренесенный в сии чертоги из темницы, взирает он окрест себя видети, не все ли сие сон есть. Но скоро, подобный собравшимся волнам, пред коими поставленный разрушен стал оплот, все чувствования, заключившиеся во глубину сердца его сим смятенным зрелищем, устремляются на уста его. Он повергается на землю, и в первый еще раз в жилище сем имя превечного слышимо было. «Великий боже! — рек он. — Ты, ты извлек меня из темницы... Где я? На самой высоте величества!.. Несчастный! Я все принес ему на жертву; неужели гордость заразила мое сердце? Если истинно сие, почто не умер я в темнице?.. Но ты, о боже мой! сию велел мне жертву… Сердце мое еще кровию от того обливается... Повинуюся твоей всемогущей деснице, которая моею судьбиною управляет. Ныне, если в несчастии моем сохранилась моя добродетель, не дай ей поколебатися на чреде, на кою ты меня поставил». Таковы мысли исполняют его до тех пор, пока сон начал по всем членам его распространятися и приносити душе его спокойствие.

Едва дневное светило претекло горизонт, не терпящий лености Иосиф восстает, и уже готовится он преходити Египет ради отвращения угрожающия ему казни. Но прежде учреждения порядка государственного хощет он сердечное свое разгнати смущение. Он призывает единого из рабов своих. «Иди в землю Ханаанскую, — рек он ему.— При входе в сень Иаковлю обрящешь ты приятную долину, по которой чистый источник протекает. Тамо, может быть, узришь ты юную пастушку: Селима ее имя, ты познаешь ее по лиющимся слезам ее; скажи ей, что я еще живу, сокрой от нее мои несчастия: она и без того довольно слез горьких проливала: вещай ей о верности моей, скажи, что, если б небеса не повелели мне посвятить несколько лет благополучию целого народа, я предпочел бы сим чертогам брачную сень нашу... Вниди в дом наш, виждь, еще ли жив отец мой, не отягчен ли он бременем старости и скорби. Если нет его на свете... собери на лугах несколько цветов, приди на гроб его, рассыпь на нем сии цветы и рцы: «Иосиф, сын твой, их тебе приносит...» Виждь, жив ли юный брат мой Вениамин и вся братия моя. Иди, спеши, все счастие мое зависит от тебя». Рек он, и невольник удаляется.

Удовлетворя естественным своим чувствованиям, хощет Иосиф долг дружеству воздати, и прежде путешествия его по Египту колесница его везома была к тем пастырским хижинам, где претерпевал он рабскую неволю.

Тогда было то самое время года, в которое природа воспринимала красоту первыя своея юности. Блестящая зелень покрывала леса, долины и луга, цветы благоухание свое повсюду испускали, а слух поражаем был журчанием источников, входящих во брега свои, и прелестным птиц пением. Какое пленяющее для Иосифа зрелище! Мало ослепленный сиянием величества, исходя из темницы, прельщается он простою красотою природы. С восхищением зрит он рощу, поля и источники, сходит с своея колесницы; рука его собирает цветы рождающиеся, кои он слезами орошает, и жажду свою быстротекущею водою утоляет.

Слава не возвестила еще между пастырями Пентефриевыми о возвышении Иосифа. Они, печальны, унылы, беседовали между собою о его несчастиях, как вдруг великолепную узрели колесницу; не отвратились они ею от плачевныя вины своего слова. Внезапу Итобал, из глубокого уныния в неизреченную пришед радость, к колеснице устремляется, удивленные пастыри последовали за ним очами, когда облеченный в порфиру и кротость с величеством соединяющий юноша стремится с колесницы в объятия Итобала: познавают они Иосифа. Прежде от удивления становятся неподвижны, потом текут они к двум другам, окружают их и радостным восклицанием воздух наполняют. Как несчастные дети, облеченные уже в одежду сетования, видят вдруг отца своего, коего чаяли убиенна быти на сражении; пораженные ужасом, сомнятся они, не тень ли его видят, и обнять его страшатся, но скоро победившая страх сей природа влечет их в его объятия, всех радость восхищает, все печальную слагают одежду, — тако пастыри сии предаются своему восхищению. Иосиф более радуется о сем свидетельстве их усердия, нежели о великолепии, с коим Мемфис торжествовал его возвышение. Здесь не видно было той завистливой гордости, которая в роптании повергается, не слышно восклицания шумного народа: здесь дружество жертву приносит и приемлет.

Между тем, хотят они слышать повесть сих странных приключений, кои его на сию чреду поставили. Седя с ними купно, угождает он их любопытству и сию чудную повесть им вещает. Удивление и радость в очах их попеременно изображаются, едва могут они удержати свое восхищение, которое по окончании слова его тем сильнее изъявляемо было.