Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Тогда старец, возводя на него померклое око: «Сладость гласа твоего, — рек он, — и человечество, на лице твоем являющееся, разгоняет страх мой. Ты зришь тело последнего египетского царя и тела его служителей, кои, назначенные умрети во служении его, последовали за ним в сие место. Я всех несчастнейший! Уже все они жизнь свою скончали, последний погребен руками моими; я один в сем жилище смерти, я тщетно ее призываю, и когда избавит она меня от бремени жизни моея, никто последнего не воздаст мне долгу, погибнет прах мой, и я лику сего собою не умножу».

Объятый удивлением и жалостию, Иосиф умолкает. Он обращает очи свои на сей царский призрак, бесполезным украшенный великолепием, на сих рабов, кои еще обожати его кажутся, и на сего старца, который о том плакал, что не возмог с ними скончатися купно. Он поражен был бесчеловечною гордостию сих монархов, кои, утесняя, может быть, народ свой, распространяют и по смерти свое варварство и приносят еще жертву своему самолюбию, когда уже нет самих на свете. Но другое чувствование возбуждается внутри его сердца: сей старец, на коего устремил он свои очи, возобновляет в уме его образ его родителя; кажется он ему испускати последнее воздыхание, призывали смерть и страдали о том, что рука возлюбленного ему сына очес его не затворяет. Омыв лицо свое слезами, преклоняет он старца изыти из сего жилища. «Не могу, — ответствует несчастный, — я должен буду умрети с мучением и бесчестием. Когда уже я состарился в сем гробе, то в оном я и жизнь свою окончу. Долгое время окруженный трупами, не могу я с живыми пребывати, и приобыкшие к смертным теням очи мои сияния солнечного пренести не возмогут… Я ласкаю себя скончати скоро мое мучение: уже колеблющиеся ноги мои не могут более меня ко входу сего места носити для приятия пищи, определенной на продолжение несчастной жизни; уже слабые руки мои не соблюдают более сего бледного свету; с ним скончаются дни мои; мрак, в который я погружен буду, станет мне сладчайшим предвестником смерти... Скоро во гробе сем не будет ни единого живого человека...» Рек он, и когда Иосиф взирает на него нежными очами, светильник угасает и старец последнее испускает воздыхание.

Иосиф, жалости и ужаса исполненный, удаляется; идет он паки среди мрачныя нощи, усугубляющей ужас того зрелища, коему он был свидетелем. Вышед наконец из сего жилища, остановляется он пред пирамидою и повелевает истолковати себе единую из примечательнейших надписей, состоящую в сих словах: «О люди! не здесь жилище смерти: из недр сего здания, до облак досязающего, вознесусь я к небесам и тамо буду божеством, о вас ходатайствующим». «Цари! — возопил тогда Иосиф. — И самая смерть вас не научает! Какою пресмыкающеюся гордостию разделяете вы божескую честь с последними животными и воздвизаете здания, свидетельствующие величество ваше купно со слабостию? Должно ль, чтоб гробы ваши помрачали чертоги, вами обитаемые!» Окончав сии слова, удаляется он от сих пирамид, кои, обремененные знаками, суть сами собою не иное что, как самое разительнейшее свидетельство суетности человеческой.

Он входит в судно и плывет близ брега, исполненного мумиями, где, кажется, мертвые были различного вида. Колико расстояния занимают они в сих пространных пирамидах, толико их ряды, стесненные на сем неизмеримом бреге: на каждом шагу надлежит ступить по некоей жертве лютыя смерти, в самое то время, когда в сих гробницах теряется человек, ищущий праху, в них заключающегося. Здесь погребенны целые роды; одни места, часто занимаемые, и гробы, другими гробами поглощаемы: два ряда мертвых тел составляют узкие и многочисленные пути подземных мест, сего владычества смерти. На сих пустых полях, от места до места, видны были низкие пирамиды, доказывающие то, что гордость знатных вельможей имеет всегда своих подражателей. Иосиф, плывя близ сего брега, следует душевной своей склонности и в приятную грусть себя повергает.

Судно продолжает плавание, и сим мрачным видам последует зрелище поражающее, удивлением и чудом Египта назватися могущее. Сие было Меридово озеро, ископанное в диком камне неутомимою рукою человека и помогающее Нилу, приемля его в свои недра, когда изливается он с излишеством, или соединяяся с ним рвами, когда бывают малые его воды. О цари! вы кажетеся иногда богами естества! Сей камень в океан превратился. Среди озера воздвигнуты великолепные чертоги, окруженные обелисками, зрящимися в водах, подобных чистому стеклу; тамо во время летнего жару царь с своим двором наслаждается свежим воздухом: тако на дне вод представляется жилище морского бога, окруженное тритонами[1] и бурею почитаемое. Между тем, сии чертоги и обелиски, смешанные вдали с гробницами, суть живый образ пышной суетности человеческой и того порога, о который разбивается мнимое величество.