Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

Тако вещал Фараон, и молчание долгое время ничем не прерывалось. Как тот бессмертный ум, друг небес, который, устремляя на звезды алчные свои взоры и горя желанием иметь преславное имя вселенныя гражданина, кажется хотящим возвыситися далеко от земли и носитися со всеми сими мирами в блистающем их течении; но вдруг, просвещенный может быть, некою небесною силою, созидает он новые чувства и сотворяет чудесную трубу, притягающую ко взору его вселенную, — тако Иосиф зрит будущее как бы в пространстве неизмеримом, мрачном и от коего слабые некие излетают искры, когда Итуриил подъемлет густую завесу, отделяющую то, что есть, от того, чему быти долженствует; в то время юный израильтянин видит свет истинный, и, устремяся на обонпол миров, читает он книгу судеб превечного. «Царю! — наконец вещает он. — Истину реку: божество восхищает дух мой, не бессильные боги, Египтом почитаемые, но существо всевышнее, великое, создатель и господь природы. Будущее для него есть то самое, что для нас настоящее; единым взором объемлет он все веки и всю вселенную; он вещает тебе в сию минуту, а я слабый токмо воли его предвозвестник. Сии тучные кравы, исшедшие из Нила, и сии класы цветущие знаменуют лета плодоносные; но иссохшие кравы и класы истонченные являют великий глад, последующий изобилию».

Рек он, и смятение распростирается на челе царя и знатнейших вельмож его. «О ты, коего небеса просвещают! — рек Фараон Иосифу. — Не возможешь ли ты предложити мне средства к отвращению сея на нас казни?»

«Да поставит царь над Египтом, — отвещает Иосиф, — да поставит мужа разумна и праведна, который в лета плодоносные да соберет часть земных произращений для охранения народного от глада».

Кроткое уверение усты его вещали. Совет сей удовольствовал царя и вельмож его: большая оных часть толь славным ласкают себя саном. Народ! Народ несчастный! Уже насыщаются они мысленно пищею твоею, и, вместо спасения твоего от глада, уже готовы они были явити нищету твою в плодоносные лета! Когда о сем они размышляют, Фараон обращает тогда слово свое ко Иосифу: «Тебя над Египтом поставлю, — рек он, — все подданные мои чтити будут твои повеления, и единый токмо я превыше тебя буду. Где могу я обрести мужа праведнейша и мужа тебя премудрейша? Без сомнения, бог, усты твоими вещающий, посылает тебя сюда для отвращения грозящия нам казни. Я воле его повинуюся; блаженны цари, могущие свой скипетр таковым вверяти подданным! Какую вину на тебя могли возложити? Все в тебе являет непорочность; сами небеса тебя оправдывают; нет, невинен ты ни в чем, когда тебе они открывают свои тайны». Вещая сие, снимает он перстень с руки своей и подает оный Иосифу, который от удивления безгласен стал и неподвижим. Вельможи, ожидающие сего великого сана, терзаются завистию, но притворная тишина и лестное удовольствие на лицах их являются: тако бывает иногда спокойная поверхность океана в самое то время, когда во глубине морской ужасная подъемлется буря.

Иосиф, прервав наконец молчание: «Милости твои, — рек он, — удивляют меня и восхищают, но я не могу оные прияти. Я не знаю, какую на меня вину возлагают. Клянуся богом, открывшим мне будущее, клянуся сим священным престолом, где царствует истина, клянусь, что я невинен. Как возмог ты, Пентефрий великодушный, внимати клевете и из объятий своих отяготить меня бременем гнева твоего? Повели ввергнути меня паки в темницу, исследуй дела мои, принеси свет во глубину моего сердца, и если винен я, да накажет меня царь, пред коим я сие вещаю. Если обрящешь ты меня невинна, я не желаю величества, возврати доброе обо мне свое мнение, твое ко мне дружество, и я в дом отцов моих спокойно возвращуся. А если сия милость велика для меня, ежели я всегда несчастен быти должен, повергни паки меня в рабство; дни мои скончаются в слезах, но я тебе пребуду верен, и вся жизнь моя удостоверит тебя о моей невинности». Произнося сии слова, проливал он слезы.

Возмущенный сими словами, царь обратил на Пентефрия грозное око; сами придворные вельможи тем тронуты были. Тогда из облака, коим ангел Египта окружен был, исходит луч светлый, который, непроницаем оком смертных, снисходит на супруга Далуки и мрачное подозрение от души его отгоняет. Внезапно прежнее дружество ко Иосифу возбуждается в сердце его; он обращает на него свои взоры; пораженный его чистосердечием и великим духом, упадает он к ногам его, и реки слез сии его слова препровождают:

«Великий боже, так было злобно сердце мое! Я возмог невинность утеснити! Иосиф, друг мой возлюбленный! (если смею я тебя сим именем назвати). Душа моя терзается... раскаяние до гроба последует за мною и возмутит прах мой... Ты раб мне! Буди мне начальник! Восходи на чреду, на которую зовет тебя добродетель, и казни меня... Я зрю в твоих очах, что ты меня прощаешь. Фараон! царям гонимую невинность отмщати подобает: яви милость свою Иосифу и казнь мою вещай».