Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Сначала я зашел в номер «люкс» Джона Барримора. Из его окон ничего не было видно, город тонул во мраке, только в президентском дворце мерцала щепотка огней да фонари цепочкой обозначали границы порта. На тумбочке у кровати лежала оставленная мистером Смитом книга о вегетарианстве. «Сколько же он возит их с собой для распространения?» — подумал я, открыл ее и увидел надпись на форзаце, сделанную по-американски четким наклонным почерком: «Дорогой Неизвестный мне Читатель, не закрывай эту Книгу, а полистай ее на сон грядущий. В ней Мудрость. Твой Неизвестный Друг». Я позавидовал его убежденности — убежденности и чистоте стремлений. Прописные буквы приводили на память гидеоновское издание Библии, экземпляр которой лежит в американских гостиницах в каждом номере.

Этажом ниже была комната моей матери (теперь — моя спальня), а среди номеров, запертых на ключ и давно отвыкших от обитателей, — комната Марселя и та, в которой я провел свою первую ночь в Порт-о-Пренсе. Я вспомнил дребезжанье звонка, и могучую черную фигуру в ярко-красной пижаме, и монограмму на кармашке, и как он сказал мне грустно и виновато: «Она зовет меня».

Я зашел в эти комнаты — сначала в одну, потом в другую; там ничего не осталось от того далекого прошлого. Мебель вся другая, стены покрашены заново, и даже сами комнаты перестроены, чтобы выкроить помещение для ванных. На фаянсовых биде толстым слоем лежала пыль, горячей воды в кранах не было. Войдя к себе, я сел на огромную кровать моей матери. И хотя с тех пор прошло столько лет, я бы, пожалуй, не удивился, увидев на подушке тоненькое золотце тех ошеломляющих тициановских волос ^{70}. Но от нее ничего не осталось, кроме того, что я сам выбрал и сохранил. На столике у кровати стояла шкатулка из папье-маше, в которой моя мать держала свои немыслимые украшения. Я продал их Гамиту почти за бесценок, и теперь в шкатулке лежала только загадочная медаль Сопротивления и открытка с видом развалин цитадели, а на ней несколько строк — единственное, что осталось от нашей переписки: «Хорошо бы повидаться, если ты заглянешь в наши края» — и подпись, которую я сначала прочел «Манон», и фамилия, происхождение которой она так и не успела мне объяснить: «Графиня де Ласко-Вилье». В шкатулке была еще записка, написанная ее рукой, но адресованная не мне. Я нашел эту записку в кармане у Марселя, когда вынул его из петли. Сам не понимаю, почему я не уничтожил ее, почему я ее перечитывал раза два-три — ведь она только усиливала мое чувство безродности. «Марсель, я знаю, что я старуха и, как ты говоришь, всегда немножко актерствую. Но прошу тебя, притворяйся! Притворяясь, мы бежим того, что есть на самом деле. Притворяйся, будто я люблю тебя, как любовница. Будто ты меня любишь, как любовник. Будто за тебя я готова умереть, а ты умрешь за меня». Я снова прочел эту записку; в ней было что-то трогательное… И ведь Марсель умер из-за нее, так что, может, он и не был комедиантом. Смерть — доказательство искренности.

2

Марта встретила меня со стаканом виски в руках. На ней было полотняное платье золотистого цвета с открытыми плечами. Она сказала:

— Луиса нет дома. Я несу виски Джонсу.

— Дай я сам отнесу. Сейчас виски ему не помешает.

— Неужели ты приехал за ним? — спросила она.

— Да, да. За ним. Гроза только начинается. Мы дадим ей разойтись, и когда полицейские убегут на кухню…

— Ну, какой от него будет толк? Там, в горах.

— Если то, что он говорит, правда, толк будет, и не малый. На Кубе один человек…

— Сколько раз можно повторять одно и то же? Заладил как попугай. Слышать больше не могу. Здесь не Куба.

— Нам с тобой будет легче, когда он уедет.

— Это единственное, что у тебя на уме?

— Да. Пожалуй.

Чуть пониже плеча у нее был синяк. Стараясь, чтобы мой вопрос прозвучал шутливо, я спросил:

— Где это тебя угораздило?

— О чем ты?

— Да вот — синяк. — Я коснулся его пальцем.

— Ах, это! Не знаю. У меня чуть что — сразу синяки.

— Играли в джин-рамми?

Она опустила стакан на стол и повернулась ко мне спиной. Она сказала:

— Выпей и ты. Тебе это тоже не помешает.

Я сказал, наливая себе виски:

— Если удастся выехать из Ле-Кей рано утром, то в среду к часу дня я вернусь. Приедешь в отель? Анхел будет в школе.

— Может быть. Поживем — увидим.

— Мы уже несколько дней не были вместе. — Я добавил: — С джин-рамми покончено, домой тебе не надо будет спешить. — Она повернулась ко мне, и я увидел, что она плачет. — Что с тобой? — спросил я.

— Я тебе говорила. У меня чуть что — и синяк.

— Я ничего такого не сказал. — Странное действие оказывает на нас чувство страха: оно усиливает поступление адреналина в кровь, заставляет человека напустить в штаны; у меня оно вызывало желание причинять боль. Я спросил: — Тебя, видно, очень огорчает разлука с Джонсом?