— А почему бы и нет? — сказала она. — Ты жалуешься на одиночество в «Трианоне». А я одинока здесь. Мне одиноко с Луисом, когда мы молча лежим, каждый на своей кровати. Мне одиноко с Анхелом, когда он приходит из школы и заставляет меня решать за него бесконечные задачки. Да, мне было приятно, что Джонс живет у нас, — приятно слушать, как он потешает людей своими плоскими шуточками, приятно играть с ним в джин-рамми. Да, я буду скучать без него. Так соскучусь, что сердце защемит. Буду, буду скучать.
— Больше, чем без меня, когда я уезжал в Нью-Йорк?
— Ты должен был вернуться. По крайней мере, говорил, что вернешься. А теперь я так и не знаю, вернулся ли ты.
Я взял оба стакана и поднялся наверх. На площадке я вдруг вспомнил, что не знаю, в какой комнате Джонс. Я негромко позвал, чтобы прислуга не услышала:
— Джонс, Джонс.
— Я здесь.
Я толкнул дверь и вошел. Он сидел на кровати одетый, даже в резиновых сапогах.
— Я услышал ваш голос, — сказал он, — когда вы еще были внизу. Значит, пришло времечко, старина?
— Да. Вот выпейте.
— Что ж, не откажусь. — Он скорчил кислую гримасу.
— У меня в машине есть бутылка.
Джонс сказал:
— Я собрался. Луис дал мне вещевой мешок. — Он перечислил свои пожитки, загибая пальцы: — Пара обуви, пара брюк. Две пары носков. Рубашка на смену. Да-а! И поставец. Это на счастье. Его, знаете ли, подарили мне, когда… — И осекся. Может, вспомнил, что эта история была мне рассказана без прикрас.
— По вашим расчетам, кампания, видимо, будет не затяжная, — сказал я, чтобы помочь ему выпутаться из неловкости.
— Не могу же я иметь при себе больше, чем мои солдаты. Дайте срок, и я поставлю снабжение на должную высоту. — Впервые за все время он заговорил профессиональным языком, и я подумал, не клеветал ли я на него. — Вы нам еще поможете, старина. Когда у меня связь наладится.
— Не будем загадывать дальше ближайших нескольких часов. Сначала надо их пережить.
— Я вам всем обязан. — И опять его слова удивили меня. — Передо мной открываются такие возможности. Я, конечно, сам не свой от страха. Скрывать нечего.
Мы молча сидели рядом, пили виски, прислушивались к грому, сотрясающему крышу. Я был уверен, что в последнюю минуту Джонс заартачится, и немного растерялся, не зная, как быть дальше, но теперь командование принял Джонс.
— Ну-с, если удирать до конца грозы, тогда давайте двинем. С вашего разрешения, я пойду проститься с моей прелестной хозяйкой.
Когда он вернулся, уголок рта у него был в губной помаде — объятие с неловким поцелуем мимо губ или же объятие и неловкий поцелуй в щеку — кто знает, как там у них получилось. Он сказал:
— Полицейские крепко засели на кухне, пьют ром. Поехали.
Марта отодвинула засов на входной двери.
— Идите вы первый, — сказал я Джонсу, пытаясь вернуть утраченное главенство. — Постарайтесь нагнуться там пониже за ветровым стеклом.
Ступив за дверь, мы мгновенно промокли до нитки. Я повернулся к Марте — проститься — и даже тут не удержался от вопроса:
— Ты все еще плачешь?
— Нет, — сказала Марта. — Это дождь. — И я увидел, что она говорит правду. Дождевые струи бежали по ее лицу и по двери, у которой она стояла. — Чего же ты ждешь?
— Неужели я не заслужил поцелуя наравне с Джонсом? — сказал я, и она коснулась губами моей щеки. Я почувствовал безучастность и равнодушие в таком прощании и упрекнул ее: — Я ведь тоже немножко рискую.
— Да, но подумай, чего ради ты это делаешь, — сказала она.
Точно кто-то, кого я ненавидел, заговорил вместо меня, прежде чем мне удалось остановить его.
— Ты спала с Джонсом?
Я пожалел о сказанном еще до того, как прозвучало последнее слово. Если б громовой раскат, который раздался в эту минуту, заглушил мой вопрос, я бы обрадовался, я бы никогда больше не повторил его. Она стояла, вплотную прижавшись к двери, точно ожидая расстрела, и почему-то я подумал об ее отце перед казнью. Бросил ли он с виселицы вызов своим судьям? Можно ли было прочесть гнев и презрение на его лице?
— Ты спрашиваешь меня об этом уже который раз, — сказала она, — при каждой нашей встрече. Ну что ж, хорошо. Вот мой ответ: да, да. Тебе это хотелось услышать, это? Я спала с Джонсом. — Хуже всего было то, что я не поверил ей до конца.