Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

— Чем он перед ними провинился?

— Он был одним из почтовых ящиков Филипо. И он не заговорил.

— Второй почтовый — это вы?

Он налил портвейна в стаканы. Я не любитель такого аперитива, но в тот вечер выпил портвейн беспрекословно: мне было все равно, что пить, лишь бы выпить. Доктор Мажио не ответил на мой вопрос, и тогда я задал ему еще один:

— Откуда вы знаете, что Гамит не заговорил?

Ответ был исчерпывающий:

— Ведь я еще здесь.

Мадам Ферри — старушка, которая присматривала у него за домом и готовила ему, — отворила дверь и напомнила нам, что обед ждет. Она была в черном платье и с белой наколкой на голове. Казалось бы, странная фигура в доме марксиста, но я вспомнил, что в первых ильюшинских реактивных самолетах были, как мне рассказывали, тюлевые занавески и полированные серванты. Подобно мадам Ферри, они внушали чувство надежности.

Мы ели вкуснейший бифштекс с картофельным пюре, чуточку приправленный чесноком, и пили отличный кларет — лучший вряд ли можно было достать на таком расстоянии от Бордо. Доктор Мажио больше помалкивал, но его молчание казалось мне столь же монументальным, сколь и речь. Он спросил: «Еще рюмку?» — и эти слова были как скромное имя, начертанное на могильной плите. Когда обед подошел к концу, он сказал:

— К нам приезжает американский посол.

— Это верно?

— И скоро приступят к добрососедским переговорам с Доминиканской Республикой. Нас опять предали.

Старушка вошла с кофе, и он замолчал. Я не видел его лица за стеклянным колпаком, покрывавшим букет восковых цветов. У меня было такое чувство, точно после обеда мы должны присоединиться к другим членам браунинговского общества для обсуждения «Сонетов с португальского» ^{68}. Гамит лежал в канаве очень, очень далеко отсюда.

— Не хотите ли кюрасо, а если предпочитаете бенедиктин, то и бенедиктина немножко осталось.

— Пожалуй, кюрасо.

— Подайте кюрасо, мадам Ферри.

И снова наступило молчание, которое нарушали только раскаты грома. Я недоумевал, зачем Мажио вызвал меня, и наконец, когда мадам Ферри пришла с бутылкой кюрасо и снова вышла, он рассеял мое недоумение:

— Я получил ответ от Филипо.

— Хорошо, что ответ прислан вам, а не Гамиту.

— Он сообщает, что на следующей неделе будет ждать в условленном месте три ночи подряд. Начиная с понедельника.

— На кладбище?

— Да. Луна теперь почти не показывается.

— А если и грозы не будет?

— Случалось ли когда-нибудь, чтобы в это время года три ночи подряд обошлось без ливней?

— Да, вы правы. Но мой пропуск действителен только на один день — на понедельник.

— Это несущественно. Полицейские почти все неграмотные. Джонса вы оставите там, а сами поедете дальше. Если что-нибудь окажется неладно и подозрение падет на вас, я дам вам знать в Ле-Кей. Надеюсь, вы сможете уйти оттуда на рыбацкой лодке.

— Молю Бога, чтобы все было ладно. Я вовсе не хочу быть в бегах. Вся моя жизнь здесь.

— Вам надо миновать Пти-Гоав до того, как гроза утихнет, потому что иначе вашу машину обыщут. За Пти-Гоавом до Акена опасаться как будто нечего, а в Акен вы въедете один, без него.

— Эх, будь у меня джип!

— Да, если бы на джипе…

— А как быть с охраной у посольства?

— Это пусть вас не тревожит. В грозу они будут пить ром на кухне.

— Надо предупредить Джонса, пусть подготовится. Как бы он не пошел на попятный.

Доктор Мажио сказал:

— Я попрошу вас не бывать в посольстве до самого отъезда. Завтра я там буду — меня вызывают к Джонсу. В его возрасте свинка опасна, иной раз она приводит к бесплодию и даже импотенции. Инкубационный период, столь затянувшийся после заболевания ребенка, показался бы медикам подозрительно долгим, но прислуга этого не знает. Больного необходимо изолировать и обеспечить ему полный покой. Вы успеете вернуться из Ле-Кей задолго до того, как побег обнаружится.

— А вы, доктор?

— Я пользовал его, пока он был болен. Это время — ваше алиби. А моя машина никуда не выедет из Порт-о-Пренса. Значит, алиби будет и у меня.

— Надеюсь только, что Джонс оправдает положенные на него труды.

— Да, да, я тоже. Я тоже на это надеюсь.

Глава третья

1

На следующий день я получил записку от Марты, в которой она писала, что Джонс заболел и что доктор Мажио опасается осложнений. Она сама за ним ухаживает и в ближайшие дни не сможет вырваться из дому. Записка была составлена с таким расчетом, что ее прочитают чужие глаза, что ее оставят на виду, и все-таки она меня покоробила. В самом деле! Разве нельзя было написать так, чтобы между строк я мог вычитать какой-нибудь неприметный знак любви. Ведь опасность грозила не только Джонсу, но и мне, а утешаться ее присутствием в эти последние дни будет дано ему одному. Я представлял мысленно, что она сидит у него на кровати и он смешит ее, как смешил Тин-Тин в стойле у мамаши Катрин. Пришла и ушла суббота, потом воскресенье пустилось в свой длинный путь. Мне хотелось только одного — скорей бы все это кончилось.