Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

— Долго ли тут провиниться? Он плохо отзывался о президенте.

Старческие голубые глаза скользнули в сторону. Мистер Смит твердо решил не выдавать своих сомнений человеку чужому — тоже белому, представителю расы рабовладельцев.

Он сказал:

— Я хотел бы повидать его вдову, может быть, ей надо помочь чем-нибудь? Во всяком случае, мы с женой пошлем цветы на гроб.

Как бы ни была велика его любовь к черным, жил он в мире белых и другого мира не знал.

— На вашем месте я бы не стал так делать.

— Почему?

Объяснять ему было бесполезно, а тут, как на грех, вошел Жозеф. Тело уже не в похоронном бюро мосье Дюпона; гроб повезли на петьонвильское кладбище, но их задержали у заставы ниже «Трианона».

— Что-то они поспешили.

— Они очень беспокоятся, — пояснил Жозеф.

— Но теперь-то бояться нечего, — сказал мистер Смит.

— Кроме жары, — добавил я.

— Я присоединюсь к похоронной процессии, — сказал мистер Смит.

— Даже не думайте!

И вдруг я увидел, что эти голубые глаза способны загораться гневом.

— Мистер Браун, вы не сторож мне. Я пойду позову миссис Смит, и мы с ней…

— Ее-то, по крайней мере, не берите. Неужели вы не понимаете всю опасность…

И на этом опасном слове «опасность» в кабинет вошла миссис Смит.

— Какая опасность? — вопросила она.

— Голубчик, этот несчастный доктор Филипо, к которому у нас было письмо, покончил с собой.

— Почему?

— Причины самоубийства не совсем ясны. Его везут хоронить в Петьонвиль. Я считаю, что нам с тобой нужно присоединиться к кортежу. Жозеф, пожалуйста, си ву плей, такси.

— О какой опасности вы говорите? — снова вопросила миссис Смит.

— Неужели вы не отдаете себе отчета, где вы находитесь? В этой стране все может случиться.

— Голубчик, мистер Браун считает, что мне надо пойти одному.

— Я считаю, что вообще не надо ходить — ни миссис Смит, ни вам, — сказал я. — Это безумие.

— Но вы же знаете от самого мистера Смита, что мы приехали с письмом на имя доктора Филипо. Он друг одного нашего друга.

— Это сочтут политической акцией.

— Мы этого никогда не боялись. Голубчик, у меня есть черное платье… Дай мне ровно две минуты.

— Он и одной минуты вам не даст, — сказал я. — Прислушайтесь.

Голоса с дороги доносились даже до моего кабинета, но они как-то не вязались с похоронной процессией. Ни дикой музыки крестьянских pompes funebres, ни стенаний, ни чинности буржуазного погребального обряда. Там шла перебранка, там кричали. И вдруг все эти голоса перекрыл вопль женщины. Я не успел остановить Смитов, они бросились вниз по дороге. Кандидат в президенты бежал чуть впереди. Вероятно, это объяснялось правилами этикета, а не его прытью, так как миссис Смит была, безусловно, более рысиста. Я последовал за ними, но гораздо медленнее и без всякой охоты.

«Трианон» дал приют доктору Филипо и живому и мертвому, и мы все еще не отделались от него: у самого въезда к отелю я увидел катафалк. Шофер, вероятно, дал задний ход, чтобы свернуть с петьонвильского шоссе обратно к городу. Одна из множества голодных ничейных кошек, которые вечно тут шныряли, вскочила на самый верх катафалка, испуганная таким вторжением, и стояла там, выгнув спину дугой и дрожа всем тельцем, будто от удара током. Прогнать ее никто не решался: гаитяне вполне могли верить, что в это существо вселилась душа бывшего министра.

Мадам Филипо, с которой я однажды познакомился на каком-то посольском приеме, стояла перед катафалком, не давая шоферу развернуться. Это была красивая, оливково-смуглая женщина, едва ли сорока лет, и сейчас она стояла, протянув перед собой руки, точно бездарный патриотический памятник давно забытой войне.

Мистер Смит все повторял:

— Что случилось?

Шофер катафалка — черного, дорогого, инкрустированного эмблемами смерти, — дал гудок. Мне и в голову не приходило, что у катафалков могут быть клаксоны. Двое мужчин в черных костюмах с двух сторон вели спор с шофером; они вылезли из дряхлого такси, которое тоже остановилось у въезда к «Трианону», а на шоссе, на подъеме к Петьонвилю, я увидел еще одно. В нем, прижавшись носом к стеклу, сидел маленький мальчик. Вот это и был весь похоронный кортеж.

— Что здесь происходит? — страдальческим голосом снова воскликнул мистер Смит, и кошка зашипела на него с застекленного верха катафалка.

Мадам Филипо крикнула шоферу:

— Salaud! — Потом: — Cochon! [26] — И метнула взгляд на мистера Смита, точно бросила в него два темных цветка. Она понимала по-английски. — Vous êtes américain? [27]

Доведя почти до предела свои познания во французском языке, мистер Смит сказал:

— Вуй.

— Этот cochon, этот salaud, — сказала мадам Филипо, по-прежнему загораживая дорогу катафалку, — хочет ехать назад, в город.

— Но почему?

— Нас не пропускают у верхней заставы.

— Но почему, почему? — растерянно твердил мистер Смит, а двое в черном, оставив свое такси у въезда к отелю, с решительным видом зашагали вниз по шоссе к городу. Теперь на головах у них сидели цилиндры.

— Они убили его, — сказала мадам Филипо, — и теперь даже похоронить не дают, а у нас есть место на кладбище.

— Тут какая-то ошибка, — сказал мистер Смит. — Явная ошибка.