Собрание сочинений в 6 томах. Том 4

Мне ничего не стоило наябедничать. Пусть тонтон-макуты перегрызутся между собой. Я удивился, что офицер ничего на это не сказал, не рванулся к двери. Он по-прежнему смотрел на меня сквозь темные, непроницаемые стекла своих очков. У него созрело какое-то решение, но какое именно, мне знать не полагалось. Вошла мамаша Катрин с ромом. Я отхлебнул из стакана. Ром опять отдавал фруктовой водой. Она была храбрая женщина.

Я сказал:

— Вы сегодня чрезвычайно бдительны.

— Я охраняю очень важного иностранца. Ради его безопасности надо принять все меры. Он попросился приехать сюда.

— А у маленькой Тин-Тин ему ничего не грозит? Или в спальне тоже выставлена охрана, капитан? Впрочем, может быть, вы чином выше?

— Я капитан Конкассер. Вы не лишены чувства юмора. Я юмор ценю. И люблю, когда шутят. В шутках всегда есть политическая подоплека. Они — отдушина для импотентов и трусов.

— Вы говорите, капитан, что сюда приехал важный иностранец? А сегодня утром мне показалось, будто вы иностранцев недолюбливаете?

— Лично я белых ни во что не ставлю. Сознаюсь: мне противен этот цвет кожи, дерьмо какое-то. Но некоторых из вас мы терпим — таких, от кого есть польза государству.

— То есть Доктору?

Он процитировал чуть ироническим тоном:

— Je suis le drapeau Haitien. Uni et Indivisible. — Потом отхлебнул рома из стакана. — Конечно, среди белых попадаются и более сносные. Французы, по крайней мере, одной культуры с нами. Я восхищаюсь генералом де Голлем ^{50}. Президент обратился к нему с посланием — предлагает, чтобы мы тоже вступили в Европейское сообщество.

— И получил ответ?

— Это все не так скоро делается. Некоторые условия надо как следует обсудить. Мы понимаем толк в дипломатии. Не совершаем глупостей, как американцы — и англичане.

Мне не давала покоя фамилия Конкассер. Где-то я ее слышал. Может, он взял себе псевдоним, как это делали иные диктаторы?

— Где есть третья сила, там должно быть место и нашему Гаити, — сказал капитан Конкассер. — Мы надежный оплот против коммунистов. Ничего бы здесь не вышло, — ни у какого Кастро. Крестьянство нам предано.

— Или запугано. — Я надолго приложился к стакану, ром помогал сносить это бахвальство. — Ваш знатный иностранец не торопится.

— У него давно не было женщины, он сам мне так сказал. — Капитан рявкнул на мамашу Катрин: — Сервис! Сервиса нет! — И топнул ногой. — Почему никто не танцует?

— Оплот свободного мира, — сказал я.

Все четыре девушки поднялись из-за стола, и одна из них завела патефон. Они стали танцевать — медленно, со старомодным изяществом. Широкие юбки колыхались в такт их движениям, обнажая стройные ноги цвета шерстки молодого оленя. Девушки мягко улыбались и, танцуя, держали друг друга чуть-чуть на расстоянии. Они были красивые, и все, как одна, точно птицы одинакового оперения. И когда вот так сидишь и смотришь на этих девушек, не веришь, что они продаются. Как и все прочие люди.

— Конечно, свободный мир платит лучше, — сказал я, — причем долларами.

Капитан Конкассер проследил, куда я смотрю. Темные очки не мешали ему видеть решительно все. Он сказал:

— Хотите, я угощу вас женщиной? Вон та, маленькая, с цветком в волосах, Луиза. Она и не глядит на нас. Не смеет, а вдруг я приревную. Ревновать putain! [30] Это надо выдумать. Если я скажу ей словечко, она вас хорошо обслужит.

— Мне женщина не нужна. — Я прекрасно понимал смысл столь щедрого жеста: швырнуть putain белому, точно кость собаке.

— Тогда зачем вы сюда приехали?

Он был прав, задавая такой вопрос. Я ответил как мог:

— Расхотелось. — А сам смотрел на кружившихся девушек, которые заслуживали лучших декораций, чем дощатая лачуга, стойка с бутылками рома и старые рекламы кока-колы по стенам.

Я сказал:

— Неужели вы не боитесь коммунистов?

— Ну-у! Они никакой опасности не представляют. А станут опасными, так американцы высадят здесь морскую пехоту. Правда, в Порт-о-Пренсе есть несколько коммунистов. Мы их наперечет знаем. Они не опасные. Собираются небольшими кружками, изучают Маркса. А вы коммунист?

— Как же это может быть? Я хозяин отеля «Трианон». Я завишу от американских туристов. Я капиталист.

— Тогда вы наш, — заявил он, и это была наибольшая любезность, на какую он оказался способен. — Конечно, если не считать цвета вашей кожи.

— Не слишком ли далеко вы заходите в своих оскорблениях?

— Но ведь цвет кожи от вас не зависит, — сказал он.

— Я не об этом. Не считайте меня вашим. Когда в капиталистическом государстве разводится слишком уж много мерзостей, как бы и капиталисты от него не отвернулись.

— Капиталист никогда не отвернется, если будет получать свой куш из расчета двадцать пять процентов.

— Немножко гуманности тоже не помешало бы.

— Вы говорите точно католик.

— Да. Может быть. Но католик изверившийся. А вам не грозит, что ваши капиталисты тоже утеряют веру?

— Они теряют жизнь, а веру — нет. Их вера — деньги. Они сохраняют ее до конца дней своих и передают детям.

— А этот ваш знатный иностранец, он кто — послушный капиталист или политик правого толка?