Голубоглазая дочка бросилась к профессору.
Подводя его к двери, я вынул часы, чтобы посмотреть, сколько времени прошло с той минуты, как я их переставил. Но часы выпали из рук и разбились.
Настоящее стало настоящим, прошедшее — прошедшим, и студент Роберт Бир отыскивает своего пропавшего друга.
VIIО том, как Роберт Бир нашел
своего друга
Снег был пушистый и белый, как и полагается снегу. Несмотря на то, что всем известно, что он только и может быть белым, а не какого-либо другого цвета, и только пушистым, а не твердым, как камень, несмотря на это, говорю я, многие уважаемые писатели ежегодно и с удивительным постоянством упоминают об этом в плодах своего старательного гения. Упомяну и я (надо подражать старшим): снег был пушистый и белый. Теперь, по крайней мере, я понимаю, что значит быть уважаемым.
Студент Бир был также отчасти пушист. Да, он был пушист, волосами пушист, и крупен носом, хотя все это нимало не определяло его характера.
Вот я уже продвинулся вперед: 1) снег был пушист; 2) студент был пушист.
Отсюда досужий ум может вывести глубоко важные заключения. Но я не выводил никаких заключений, я только следовал за ним в отдалении и кутался от зимней стужи в свою крылатку.
Студент говорил, лениво шагая и покачиваясь из стороны в сторону.
— Его нет у Диркенштейна, его нет у Глаубенштока, его нет у Мейера и Кунца. Его нет ни в одном из лейпцигских кабаков, он пропал. А если он пропал, то и я пропал. Ибо мне не перенести потери лучшего друга.
Голубой снег медлил, кружась и падая. Людная улица осталась позади студента. Он вступил в проулочек кривой и грязный.
Я вышел к нему из-за угла крайнего дома и сказал:
— Тут, направо, за шляпным магазином, торгует старуха Бах. Старуха — антикварий. У нее есть очень любопытные вещицы, и вы не потеряете времени, истратив его на посещение старухи Бах.
Студент не заметил моего присутствия, однако обернулся и минуту стоял, прислушиваясь.
А потом спокойно и медлительно направился к лавчонке, которую я указал ему.
— Добрый день, фрау Бах, — промолвил он, входя в лавку.
— Здравствуйте, — прошамкала старуха, сидевшая за прилавком, вздергивая ястребиный нос и откладывая вязанье.
— Мне сказали, — продолжал студент, — что у вас имеются любопытные вещицы по антикварной части.
Старуха соскочила со стула и подпрыгивающей походкой направилась к нему.
Подойдя, взглянула в упор, пристально разглядывая и как бы сравнивая, и старческое лицо ее дернулось в отвратительной гримасе.
Студент вздрогнул и сказал, сам не зная зачем:
— Не встречали ли вы случайно Генриха Борнгольма, студента Лейпцигского университета, Генриха Борнгольма?
Старуха вновь уселась на стул и ответствовала:
— Нет, я не встречала студента Борнгольма, а если вам угодно купить что-либо в моем магазине, то посмотрите товар.
Она указала рукой на полки и открыла витрины.
Студент провел рукой по волосам, как бы отгоняя наваждения, и принялся осматривать.
Он осмотрел старинные чашечки с монограммами и позеленевшими надписями. Притронулся рукой к табакерке с портретом очаровательной красавицы, выложенным перламутром. Окинул внимательным взглядом золотые подвески и часы с изображением Христа и апостолов. Потом поднял глаза и сказал:
— Мне бы хотелось что-либо для свадебного подарка, уважаемая фрау Бах. Нет ли у вас какой-либо…
— Вы поглядите на полки, — прошамкала старуха.
И студент, как во сне, подошел к полкам.
Миновав золоченый прибор, нимало не отвечавший его заданиям, отстранив рукой рамки для карточек, по неизвестной причине попавшие в антикварный магазин, и пробежав глазами по нижним полкам, он уже рассеянным взором глянул на маленькую бронзовую статуэтку, что нашла себе приют в самом углу, полуприкрытая всяким хламом.
Взяв ее в руки, он отступил на шаг и крикнул:
— Генрих!
Ибо узнал в ней пропавшего друга.
Старуха засмеялась шепотом.
— Я нашел тебя, дорогой друг, — сказал студент, тоже засмеявшись. — Теперь тебе не удастся так легко покинуть нашу комнату.
И он задрожал мелкой дрожью и сказал, оборотясь к старухе:
— Вот эту вещицу я бы хотел купить у вас, фрау Бах.
VIIIО природном лицемерии
автора
Я принужден сознаться, что эта глава по совершенно неизвестной причине попала в наше повествование.
Теперь, когда оно зашло так далеко, что непременно потребует продолжения, я, разумеется, после длительного, после твердого размышления, решил несколько подурачить нашего благородного… Я хочу сказать: я решил несколько вспенить благородное лейпцигское пиво.
Тук… тук…
Тук…
Тук…
Это простучал молоток у двери. Я принял облик Генриха Борнгольма и взял молоток в левую руку: тук, тук…
Глуховатый мужской голос спросил:
— Что угодно? — и обладатель его, не ожидая ответа, отворил дверь.
— Это ты, — сказал он, отступая назад в явном изумлении. — Ты наконец вернулся?
— Простите, — холодно ответил Генрих в совершенном недоумении, — вы меня принимаете за кого-то другого.
— Что с тобою, Генрих? — вскричал Бир. — Ты, верно, пропил память за последние дни!