Собрание сочинений в 8 томах. Том 1. Рассказы и повести; Скандалист, или Вечера на Васильевском острове: Роман

Генрих уколол молчание кончиком языка, и оно свернулось змейкой, стиснутое острыми зубами.

— Выход этот, — снова начал незнакомец, — представляется в заключении между нами торговой сделки с целью продажи мне вашего добротного товара.

— Молчанье, — продолжал он, останавливая рукой вскочившего было Генриха, — доброкачественно и хорошо обработано. Я не замедлю предложить за него достойную вас, а также достойную благородных причин, которыми оно было вызвано, цену. Цена эта, — тотчас продолжал он, едва переводя дух и, однако же, не забывая с осторожностью отойти от кресла, — подает мне некоторую надежду на благоприятный с вашей стороны, господин студент, ответ на ряд моих… моих предложений.

Нетерпение кратким путем прошлось по лицу Генриха и тотчас ушло туда, откуда явилось.

— Какого мнения вы, — продолжал незнакомец, — относительно дочери преученейшего профессора N., по имени…

Незнакомец понизил голос, как бы сам стыдясь своего предложения. Потом, осторожно и успокаивающе притронувшись к плечу его, сказал шепотом:

— …по имени Гретхен? — и, как раньше, закружился волчком, вскинув кверху острую свою бородку.

Мысли вихрем завертелись в голове Генриха.

— Я хочу сказать, — продолжал его собеседник, — что взамен вашего молчания вы получите…

Молчанье затеяло в гортани студента столь бешеный танец, что левой рукой ему пришлось с силой упереться в нижнюю челюсть.

— …ту самую, ту самую очаровательную Гретхен, которая послужила единственной причиной вашего отважного решения… Видите ли, — снова начал он, подходя ближе и наклоняясь к Генриху, — условие, которое я предлагаю вам, выгодно для нас обоих. Мою покупочку я использую презабавнейшим образом. Вы же ничего не потеряете, если взамен того, что отдадите мне, получите любовь белокурой Гретхен, дочери профессора философии и верного последователя Иммануила Канта. Не так ли?

Рот лейпцигского студента снова закрылся с треском. Он поднял голову и еще раз внимательно оглядел необычайного посетителя, предлагавшего необычайную цену за необычайное достоянье.

— Я не тороплю вас с ответом, дорогой друг, — промолвил незнакомец с нежностью и скривился как бы под влиянием острой боли. — Два или три дня не будут иметь большого значенья для нашей сделки. Разрешите только заметить вам, что вот с помощью этих клещей и этой баночки клея (тут он извлек указанные предметы из заднего кармана фрака) вы сумеете вытянуть ваше молчанье и заклеить его в любой конверт среднего формата или лучше продолговатой формы, ну, вот хотя бы из числа тех, что я вижу сейчас на вашем столе.

Он указал рукой на пачку синих конвертов, аккуратной стопочкой лежавших на письменном столе студента.

— Ну, как?

И Генрих в знак согласия медленно опустил голову.

— Благодарю вас, — весело, но с вежливостью вскричал его собеседник, — благодарю вас, дорогой студент. Для окончания нашего дела разрешите мне написать вам адрес, по которому я попрошу вас отнести конверт.

Он записал адрес на листике бумаги, вырванном из записной книжки студента, и, повернувшись, исчез.

XI, написанная для тех, кто до сих пор ничего не понял

Приступая к этой главе, я чувствую стесненье в груди и боль под ложечкой.

Целый ряд непредвиденных несчастий обрушился на XI главу, начиная с того, что я позабыл написать ее своевременно и, написав несвоевременно, неожиданно утерял.

Дело обстояло следующим образом: кончая X главу моего незатейливого рассказа, я почувствовал себя крайне дурно. Причиной этого, вероятнее всего, было тяжкое предчувствие, которое жестоко сжало мое сострадательное сердце. Впрочем, этим не исключается другая причина, более материального характера, относящаяся главным образом к области болезненного состояния моего неокрепшего тела.

Почувствовав себя дурно, я лег на диван и уснул.

Мне тотчас же приснилось, что XI глава в виде вороньего клюва тычет мне в правый глаз и вообще ведет себя совершенно непристойным образом. Тут было, несомненно, влияние X главы, но это не важно.

Проснувшись поздней ночью, я, как будто под влияньем внезапного вдохновения, закончил мою повесть последней главою и торжественно закричал во славу моего гения, разбудив тем самым двух братьев и старого дядьку, который погрозил мне костлявым пальцем и сказал, что всегда был уверен, что из меня, шаромыжника, ничего путного не выйдет и что, по его мнению, я окончу жизнь в ночлежном доме или на виселице.

Прошло много лет, когда я, умудренный опытом и горчайшими познаньями жизни, вновь принялся за свое юношеское произведение. Найдя его недовершенным, я вставил позабытую одиннадцатую главу.

Я прекрасно помню, что она говорила о старой дружбе студентов Бира и Борнгольма, и о том, как последний поселился в комнате первого, и о том, как тот же, последний, неожиданно исчез, и прочее и прочее.