Собрание сочинений в 8 томах. Том 2. Воспоминания о деле Веры Засулич

С тех пор я много пережил. Мое сердце изранено личными и общественными неправдами и болеет серьезно и мучительно. В деятельности министра юстиции и члена Совета ясность государственного взгляда будет приходить постоянно в столкновение с простительною слабостью сердца. И я могу оказаться в деле государственного управления в минуты подачи решительного голоса плохим сотрудником и опасным союзником. Возьмите в министры юстиции кого-либо другого». — Тогда Столыпин стал характеризовать членов предполагаемого кабинета и высказал, между прочим, что ему нельзя расстаться с Шванебахом, который необходим для бюджетных вопросов, как опытный финансист и вполне достойный человек; что гр. Гейден сам предложил себя в государственные контролеры и даже соглашался пойти ко мне в товарищи, то есть не быть даже членом кабинета; что Львов чрезвычайный фантазер и отвлеченный теоретик, которому необходимо дать в помощники опытного товарища и т. д. Вообще, в его отзывах проглядывало гораздо больше сочувствия к Гучкову, чем к Гейдену, выразившееся, между прочим, и в том, что он остановился на мысли в тот же день вечером посоветовать государю вызвать Гучкова и Львова и просить их принять портфели. Меня, по его словам, он предпочел бы всякому другому министру юстиции, даже трудолюбивому и знающему Щегловитову. Но за моим отказом свободными оставались лишь два портфеля, и Гейдену, по-видимому, должны были быть предпочтены Гучков и Львов. На мое указание, что, таким образом, кабинет в существе не изменится и предполагавшееся большинство пяти плюс Фредерикс и Извольский перестанет существовать как дающее тон и окраску всему кабинету, Столыпин ответил вопросом: «А что было бы, если бы они по какому-нибудь делу остались в меньшинстве, предполагая, что Фредерикс и Извольский перейдут на противную сторону?» Я отвечал, что, связанные единством и составляя так называемый Ыос, они выйдут в отставку. «Но такой выход, — заметил Столыпин, — будет ужасным ударом для правительства, после которого и мне придется оставить свой пост и правительственная власть попадет в руки реакции». — «Такой образ действий членов Ыос’а, — заметил я, — неизбежен и всякий Ыос, вступающий в состав кабинета, всегда представляет такую опасность…» — «Опасность Троянского коня, — перебил меня Столыпин. — Но я теперь хозяин положения и, имея полноту власти, вовсе не желаю ввозить к себе подобного коня. Но мне ужасно грустно расстаться с возможностью пользоваться вашею эрудицией, опытом и умственною силой. Я имею право по IX п. Положения о совете министров приглашать сведущих лиц по отдельным делам. Могу ли я рассчитывать на ваше согласие? Быть может, если бы вы были членом Государственного совета, который так бездарен по своему личному составу, вы могли бы поддержать нас в тех случаях, когда вы с нами согласны и когда вам известны все рассуждения и дебаты, предшествовавшие законопроекту». — «…Я всегда считал себя, — ответил я, — обязанным делиться со всеми своими знаниями и опытом, тем более не могу отказать вам в настоящее трудное время и могу это делать и в качестве рядового сенатора. Быть для этого членом Государственного совета вовсе не необходимо». — «Но Государственному совету необходимо иметь вас, — возразил мне Столыпин. — Там никто не умеет говорить, кроме Таганцева, но его заранее приготовленные речи дышат неискренностью и поддельным пафосом». На этом в существе и окончилась наша беседа. К нему пошел кн. Львов, а я остался поджидать последнего на лавочке в аллее, идущей вдоль решетки Ботанического сада. Небо торжественно сияло над красавицей Невой, невольно отвлекая мысли к возвышенному и вечному от злобы дня, во имя которой около меня, пытливо посматривая, все время прохаживались явныеагенты тайнойохраны министра.