— Ты хотел сказать не о возможностях денег, — сказал Маккорд. — Ты хотел сказать об их летучести. Именно это и имеют в виду конгрессмены, когда говорят о свободно перетекающей валюте. Если до того, как мы успеем перетащить все это под крышу, пойдет дождь, то ты сам убедишься. Эти бобы, рис и весь остальной товар забродят и выпихнут нас из этой машины так, словно мы три спички в ведре домашней браги.
У них была с собой бутылка виски, и Маккорд с Уилбурном вели машину по очереди, пока Шарлотта спала. Они добрались до коттеджа вскоре после рассвета — сотня с чем-то акров воды, окруженная чахлым ельником, четыре полянки с домиком на каждой (из трубы одного из них поднимался дымок. «Это Брэдли, — сказал Маккорд. — А я думал, его уже здесь нет») и коротенькой пристанью. На узенькой полоске берега стоял олень, розовый в лучах восхода; подняв голову, мгновение он разглядывал их, а потом рванулся с места, его белый куцый хвост отмеривал длинные прыжки; Шарлотта, выскочив из машины с заспанным лицом, побежала к кромке воды. — Вот что я хотела изобразить, — кричала она. — Не животное, не собаку, оленя или лошадь, а движение, скорость.
— Ясно, — сказал Маккорд. — Давайте поедим. — Они выгрузили вещи из машины, занесли их в дом и развели огонь на плите, потом Шарлотта принялась готовить завтрак, а Уилбурн и Маккорд, прихватив бутылку виски, пошли к воде и уселись там на корточки. Они по очереди пили из горлышка. Вскоре в бутылке остался один глоток. — Это для Шарлотты, — сказал Маккорд. — Пусть выпьет за трезвость, за долгое воздержание.
— Вот теперь я счастлив, — сказал Уилбурн. — Я точно знаю, куда иду. Мой путь абсолютно прям — между двух рядов консервных банок и кульков на сумму по пятьдесят долларов с каждой стороны. Не по улице, где между домов бродят люди. Вот оно — уединение. И еще вода, медленное колебание уединения, а ты лежишь и смотришь на него. — Сидя на корточках и все еще держа в руке почти пустую бутылку, он окунул другую руку в воду, спокойная, покрытая рассветным туманом влага была не теплее искусственно охлажденной воды в номере отеля, рябь от его руки разошлась медленными кругами. Маккорд разглядывал его. — А потом наступит осень, первые холода, начнут падать первые красные и желтые листья, двойные листья, потому что их отражения будут подниматься им навстречу, потом они соприкоснутся и покачаются немного, так и не сомкнувшись. А потом можно будет, если захочешь, если не забудешь, открыть на минуту глаза и взглянуть на тени раскачивающихся листьев на груди рядом с тобой.
— Ради святого Иисуса Шопенгауэра, — сказал Маккорд. — Что это еще за третьесортная дребедень в духе Тисдейл?[39]
Ты еще и поголодать-то толком не успел. Ты еще не выучился нищете. Если ты не поостережешься, то еще выболтаешь эту чушь какому-нибудь типу, который в нее поверит, и тогда я сам принесу тебе пистолет и прослежу, чтобы ты им воспользовался. Прекрати думать о себе, подумай немного о Шарлотте.— Вот о ней-то я и говорю. Но я все равно ни за что не воспользуюсь пистолетом. Потому что я слишком поздно начал все это. Я все еще верю в любовь. — Он рассказал Маккорду о чеке. — Если бы я не верил в нее, я отдал бы тебе этот чек и отослал бы ее сегодня вместе с тобой назад.
— А если бы ты верил в нее так, как ты говоришь, ты бы уже давным-давно разорвал этот чек.
— Если бы я разорвал его, то никто не смог бы получить эти деньги. Он даже не смог бы забрать их из банка.
— К черту его. Ты ему ничего не должен. Разве не ты снял с него заботу о жене? Ты просто черт знает что. У твоего блуда больше мужества, чем у тебя, верно? — Маккорд поднялся. — Идем. Я чую запах кофе.
Уилбурн не шелохнулся, его рука оставалась в воде. — Я не причинил ей вреда. — Потом он сказал: — Нет, причинил. Если бы я до сего дня не понял ее, то я бы…
— Что?
— Отказался верить этому.
Минуту Маккорд сверху вниз смотрел на Уилбурна, а тот продолжал сидеть на корточках, держа в одной руке бутылку, а другую по запястье погрузив в воду. — Черт! — сказал он. Шарлотта позвала их в дом. Уилбурн поднялся.
— Я бы не воспользовался пистолетом. Я по-прежнему выбираю это.
Шарлотта не стала пить. Она поставила бутылку на каминную полку. — Пусть напоминает нам о потерянной цивилизации, когда наши волосы начнут редеть, — сказала она. В каждой из двух спален было по две железных кушетки, еще две стояли на затянутой сеткой веранде. Пока Уилбурн мыл посуду, Шарлотта и Маккорд застелили кушетки на веранде, взяв белье из шкафчика, и когда вошел Уилбурн, Маккорд, сняв туфли, уже лежал на кушетке и курил. — Давай, — сказал он. — Ложись. Шарлотта говорит, что больше не хочет спать. — Она вошла как раз в этот момент с пачкой бумаги в руках, оловянной кружкой и покрытой черным лаком коробочкой с красками.
— У нас оставалось полтора доллара, даже после того, как мы купили виски, — сказала она. — Может быть, этот олень вернется.
— Возьми соли, чтобы посыпать ему на хвост, — сказал Маккорд. — Может быть, тогда он постоит спокойно, позируя тебе.