Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный)

— А я и не пряталась. — Брэдли посмотрел на нее, и тут Уилбурн впервые увидел гармонию в его лице: его брови и рот одновременно приняли насмешливое, язвительное, безжалостное выражение, он весь излучал какую-то абсолютную и непобедимую уверенность в себе.

— Точно? — сказал он.

— В достаточной мере, — сказала Шарлотта. Она подошла к камину и сняла с него статуэтку. — Жаль, что вы уезжаете, прежде чем мы успеем нанести ответный визит вашей жене. Тогда хотя бы примите вот это на память о вашей откровенности.

— Нет-нет, правда, я…

— Берите-берите, — вежливо сказала Шарлотта. — Вам он куда нужнее, чем нам.

— Ну что ж, спасибо. — Он взял статуэтку. — Спасибо. Нам нужно быть в городе сегодня вечером. Но, может быть, мы заглянем к вам на минуту по дороге. Миссис Брэдли будет…

— Заглядывайте, — сказала Шарлотта.

— Спасибо, — сказал он. Он повернулся к двери. — Спасибо еще раз.

— И вам — еще раз, — сказала Шарлотта. Он вышел; Уилбурн наблюдал, как тот оттолкнул каноэ от берега и запрыгнул в него. Потом Уилбурн подошел к коробке и наклонился над ней.

— Что ты собираешься делать?

— Отнесу ее назад и брошу у его дверей.

— Ах ты, чертов дурак, — сказала она. — Ну-ка встань. Мы съедим все это. Встань, будь мужчиной. — Он выпрямился, она обвила его крепкими руками, прижимаясь к нему со сдерживаемой дикарской страстью. — Когда ты наконец повзрослеешь, глупый бездомный мальчишка? Неужели ты еще не понял, что даже последний тупица видит, что мы, слава богу, не похожи на супружескую пару? — Она крепко прижимала его к себе, чуть откинув назад голову, ее бедра вплотную прижимались к его бедрам и слегка покачивались, а глаза внимательно смотрели на него — желтый взгляд, непроницаемый и насмешливый, имевший еще одно свойство, которое он успел открыть для себя, — безжалостную и почти невыносимую искренность. — Пожалуйста, будь мужчиной, — крепко и откровенно прижимала она его к своим покачивающимся бедрам, хотя в этом и не было необходимости. Ей не нужно прикасаться ко мне, подумал он. Не нужно даже звука ее голоса, или ее запаха, вполне достаточно одного вида ее туфельки, какого-нибудь мимолетного эротического символа, оставленного лежать на полу. — Ну-ка давай. Вот так. Так-то лучше. Вот теперь ты молодец. — Освободив одну руку, она принялась расстегивать ему рубашку. — Правда, когда этим занимаются с утра, это считается плохим знаком или чем-то в этом роде, да? Или нет?

— Да, — сказал он. — Да. — Она принялась расстегивать его ремень.

— А может быть, это твой способ смягчать нанесенные мне оскорбления? Или, может, ты хочешь уложить меня в постель просто потому, что кто-то напомнил тебе о том, что я женщина?

— Да, — сказал он. — Да.

Чуть позднее они услышали, как отъехала машина Брэдли. Она лежала на его плече лицом вниз (только что она еще спала, и он чувствовал на себе ее расслабленную и тяжелую плоть, ее голова покоилась у него под подбородком, дыхание ее было глубоким и медленным), но, услышав затихающий вдали звук автомобиля, она приподнялась, уперев локоть ему в живот, одеяло сползло с ее плеч. — Ну, Адам, — сказала она. Но он ответил ей, что они и так всегда были одни.

— С того самого первого вечера. С той картины. И кто бы ни уезжал, наше уединение все равно не могло стать более полным.

— Я это знаю. Я хотела сказать, что теперь могу искупаться. — Она выскользнула из-под одеяла. Он смотрел на нее, ее строгое простое тело, чуть шире, чуть плотнее, чем на тошнотворных голливудских рекламных плакатах, ее босые ноги протопали по грубым доскам пола к сетчатой двери.

— В шкафчике есть купальники, — сказал он. Она не ответила. Хлопнула сетчатая дверь. Потом она исчезла из вида, вернее, ему пришлось бы поднять голову, чтобы увидеть ее.

Она купалась каждое утро, а три купальных костюма так и оставались нетронутыми в шкафчике. Он поднимался из-за стола после завтрака, возвращался на веранду и ложился на кушетку, и тут же раздавались шаги ее босых ног в комнате, а потом на веранде; иногда он смотрел, как она, сильно и ровно загоревшая, пересекает веранду. Потом он снова засыпал (а ведь еще и часа не успевало пройти с той минуты, когда он пробуждался ото сна, привычка, выработавшаяся у него в первые шесть дней), чтобы проснуться какое-то время спустя, выглянуть наружу и увидеть, как она лежит на пирсе на спине или на животе с руками, сложенными под или над головой; иногда он так и оставался в постели, но уже не спал, даже не думал, а просто существовал в каком-то полусонном, полуэмбриональном состоянии, пассивный и почти бесчувственный в чреве одиночества и покоя; когда она возвращалась и останавливалась у кушетки, он делал движение, необходимое лишь для того, чтобы ткнуться губами в ее загоревший бок, почувствовать вкус солнца на губах. Но потом, в один прекрасный день, что-то случилось с ним.