Собрание сочинений в десяти томах. Том 1

Старики ещё вели беседу, когда из соседней рощи показались женщины и девушки, певшие хором пострижную песню; все умолкли и стали слушать. Песнь эта была так стара, что молодое поколение даже не могло её понять: в ней упоминались давно забытые боги и жертвоприношения, которых уже не умели совершать. Она взывала к ясному солнцу, прося его озарить лучом счастья голову мальчика, и к росе — чтобы она окропила его и помогла ему расти, и к воде — чтоб она напоила его жизненной силой и мужеством, и к земле — чтобы вселила в него разум и чтобы мальчик рос, как дуб, сиял, как звезда, и, как орёл, обрушивался на врагов… Потом все хлопали в ладоши и с криком: «Лада! Лада!» — отгоняли от него чёрных духов, порчу и прочее зло. По обычаю, мать принесла венок из трав, дающих здоровье и счастье, и возложила его на голову отроку. Она сплела его из девесила, сердечника, росянки, царской свечи, чернобыльника и веток омелы.

Едва окончили эту песню, как начали новую — повеселее, и так одну за другой хором пели их женщины, стоявшие в стороне от мужчин.

Наконец, встал отец и, взяв мальчика за руку, пригласил всех своих гостей идти с ним на жальник — поклониться духам предков и возложить на их могилы обетованную жертву. Хватились чужеземцев, которым хотели предоставить почётное место в шествии, но, сколько ни искали их кругом, так и не нашли. Они исчезли, оставив в горнице на столе подарок для Земовида — блестящий, как золото, крестик. Остальные гости отправились на жальник с чашами, в которых несли жертвоприношения. Посреди жальника высился курган Кошичека, отца Пястуна, дедов его и прадедов. Здесь погребали их испокон веков, начиная с тех пор, когда их усаживали в каменные могилы, и по нынешнее время, когда стали сжигать останки и хоронить пепел в скудельницах и урнах. Многие гости принесли с собой чарки с мёдом и выплеснули его на могилы. Снова подошли женщины и, встав поодаль, запели.

Так справили это празднество постригов, затянувшееся до поздней ночи; подъезжали все новые гости, и для них снова и снова доставали из кладовки припасы. Звезды уже сияли на небе, когда последний гость, простившись с хозяином, затворил за собой ворота. Усталый Пястун сел на крыльцо отдохнуть.

На пороге, поглядывая на мужа, стояла Репица.

— Верно, радуется твоё сердце, — обратился к ней муж, — что судьба даровала нашему сыночку столь прекрасное начало жизни и что нас нежданно посетило больше гостей, чем когда-либо видела наша убогая усадьба?

— И радуется сердце моё и тревожится, — ответила женщина. — Пойдите сами, взгляните, господин мой… бодни, закрома, кладовые — все опустело. Осталось на несколько дней хлеба и муки — и все…

Хозяин улыбнулся.

— Не будем жалеть о том, что мы отдали гостям: старинное поверие гласит, что отданное возвратится сторицей. Лишь бы скорее кончилась война!

Оба обернулись к Гоплу: на башне пылал огонь, а в долине, насколько хватал глаз, тянулись расположившиеся лагерем толпы и мелькали у костров какие-то тени.

XX

Тут мы вынуждены прервать повествование и несколько отступить назад.

В том месте, где пилигримы, желавшие посетить храм, переправлялись на остров Ледницу, на берегу стояло несколько хаток; первой с края была избушка гончара Мирша. Гончара знали далеко вокруг, потому что ни у кого, кроме старого Мирша, не покупали горшков, мисок, урн и других глиняных изделий. Отец его, дед и прадед, как и он, лепили, гнали и обжигали горшки, особенно жертвенные; ещё прадед его прадеда принёс сюда это искусство, и с тех пор из рода в род все Мирши были гончарами. Со временем семья разрослась, но все занимались гончарным делом, любили его и почитали, а селились там, где находили хорошую глину, и жили этой глиной и своим ремеслом.

Глава этого разветвлённого рода, старый Мирш, был человек зажиточный, впору любому кмету, и люди говорили, что давно бы он мог бросить лепить свои горшки: и без них было у него чем жить, даже в достатке. Однако старик не бросал своего ремесла, предавался ему с рвением и гордился им. Печи его — не одна, так другая — всегда топились, и не проходило дня, чтобы Мирш не садился за гончарный круг и чего-нибудь не делал. Кроме хаты, в которой он жил, и клетей, набитых всяким добром, был ещё у Мирша большой сарай. Кто ни заходил туда, не мог надивиться на великое изобилие и порядок. Правда, сарай был сплетён из хвороста и только сверху обмазан глиной, но внутри его пол был глинобитный, гладкий, как в избе, а между столбами везде были вделаны полки, на которых стояли в ряд подобранные по величине кувшины, горшки, кружки, чашки и плошки всевозможных размеров, маленькие мисочки, гуськи, глиняные птички и шарики для детских игр. Все это было расписано чёрной, белой и жёлтой краской и стояло на виду, так что каждый мог выбрать, что хотел.