Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Нелепые слова всплывают и присоединяются к музыке (значит, с футбольного). Во время матчей всегда играется эта «березка»: та-там… та-там… та-ри-та-та-там… Мотаю головой, чтобы отогнать привязчивый ритм, а через другое окно (во двор) слышатся гулкие удары друг о друга тяжелых булыжников, бросаемых в общую кучу. Во дворе трудится Аксюша. Ее крестьянская душа долго томилась, глядя на унылую поверхность замощенного булыжником двора, на котором между камнями едва пробивались тонкие бровки чахлых травинок, и наконец она решила добраться до настоящей земли и вскопать свой огород. Надо было слышать, с какой истовой интонацией говорится (не говорится — произносится) это «свой огород». И, сказав, она умолкает, только утвердительно кивает сама себе, и непреклонность кивка сочетается с молчаливой укоризной двух глаз, встречающихся с моими. Нет того, чтобы помочь!.. Она права: нет. Я — лентяй и лодырь. Это признано всеми, и в первую очередь мною самим. Это звание, трудное и налагающее свои оковы, свои обязательства, я несу уже давно. Впрочем, вечно числиться лодырем вовсе не так легко, как обычно думают. Порой довольно тоскливо целыми днями, а то и неделями, ничего не делать, ни в чем не принимать участия… А попробуй прими… Сначала никто не поверит, а потом, если поверят, чего доброго, обрадуются. И тогда уже захотят сразу отыграться за все прошлое. И захочешь снова вернуться в лодыри, да куда там? Поздно… Нет, лучше и не пытаться. И вот Аксюша ежедневно целыми часами выворачивает одна эти камни… тяжелые… совсем одна. Белый шелковый платочек «кибиточкой» то и дело съезжает на крутой упрямый лоб, усеянный мелкими каплями пота.

А в углу, возле забора, на уже вскопанных и засаженных грядках, поднялась веселая огородная растительность: вытянулись вверх красноватые черенки свекольной ботвы, налились соком бледно-зеленые огурчики; выбросил темно-зеленые копья лук, редис и морковь, укроп и репка — все выросло. Целое богатство по нынешним временам… Супы… салаты. Земля, освободившись от каменной одежды, словно радуется возможности дышать и жить снова. А уж как радуется сама Аксюша, глядя на созданное ею, более чем скромное, изобилие. Порой, разогнув с трудом натруженную спину, останавливается она передохнуть и смотрит из-под руки на монастырскую колокольню, с ее черным часовым циферблатом и силуэтом большого колокола в легкой арке на фоне неба. Ее хорошо видно даже отсюда, со двора; она поднимается поверх закрытых ворот, ведущих на набережную.