Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Перед моими глазами раскрыта книга. В ней собраны и переплетены вместе выпуски сногсшибательных похождений: «Лорд Листер — гроза полиции». Это одна из «пинкертоновских» серий. Голова великосветского бандита в черной полумаске, подпертая крахмальным воротничком, венчает яркую обложку каждого выпуска. Шерлок Холмс… Нат Пинкертон… Ник Картер… — все это уже было. Была даже «Собака „Треф“» — совсем уже безграмотная отечественная стряпня с какими-то мистическими гипнотизерами, преследующими сказочную красавицу Ольгу. То и дело они настигают эту Ольгу и усыпляют ее. Но по их следам, из выпуска в выпуск, мыкается, виляя хвостом, совершенно для них безвредная сыскная собака. Ажиотаж, царивший среди мальчиков, выменивавших друг у друга такие выпуски, отдавая два прочтенных за один нечитаный, каким-то краем задел и меня. Однако очень скоро мой интерес к ним значительно притупился, а этот, найденный на чердаке, лорд Листер, в котором штук двадцать таких выпусков было переплетено в одну книгу, решительно переполнил чашу. С одной стороны, тут действовало однообразие — фантазия авторов этой чепухи исчерпывалась довольно быстро: ситуации начинали повторяться, поэтому все оказывалось уже наперед известным и более не возбуждало любопытства. С другой, действовало и разочарование коллекционера. Так, когда-то, еще совсем маленьким, я нашел в земле маленький осколок стекла. Он сперва показался мне драгоценнее всего, что удавалось найти до тех пор: обычное стекло, долго валявшееся на солнце и в земле, отливало, как мыльный пузырь, всеми цветами радуги. В нем одном — маленьком осколке с неровными краями — было сосредоточено такое богатство красочных переливов, что он, было, показался мне подлинным сокровищем. Меня очень огорчало равнодушие Веры и других взрослых к моей находке. Но главное разочарование, оказывается, было впереди, когда спустя несколько дней я нашел позади старой оранжереи целый ящик стекольного боя, да такой, что мне и поднять-то его было не под силу. И все эти стекла на солнце переливались такими же радужными переливами, не превосходя, но и не уступая друг другу… А рядом с ящиком, на земле, валялись еще сотни таких осколков. Ни собрать все их и унести, ни отобрать самые лучшие не было возможности, да и стремление к этому гасло с каждой минутой. Я внезапно почувствовал себя обокраденным. Эта нерадостная находка обесценивала мою драгоценность, приносившую мне столько радости, и сразу низводила ее до положения обычного мусора. Я так растерялся, что даже не плакал, в полной задумчивости перебирая стекла; выбрал несколько штук, а потом с горечью выбросил их на обратном пути к дому — ничто утраченное не возвращалось! Это маленькое приключение так и осталось только моим: я не стал никому о нем рассказывать.

Так вот и теперь, с этим лордом. Из тонких выпусков, имевших определенную ценность в глазах всех мальчишек, он вырос в целый том — в изобилие, на которое тратить даже мое время, которого у меня в те годы всегда был избыток, явно не стоило. К тому же, под окном раздался голос Паши, зовущий меня зачем-то к тете Кате, и, швырнув книгу, я быстро вылез через окно, чтобы не обегать вокруг дома и не спускаться по лестнице, ухватился за водосточную трубу и, остановившись на карнизе второго этажа, спрыгнул хорошо отработанным движением вниз, чтобы спустя минуту очутиться в уютной и всегда в жаркие дни неизменно прохладной из-за толстых кирпичных стен теткиной комнате. Ее окно во двор, затененное выступом, смотрело на маленький садик с зарослями цветущего шиповника, маленький каменный сарайчик — коровник (он же курятник) и руины корпусов много лет уже заброшенного кожевенного завода…

— Ты как думаешь, когда Верочка приедет? — спросила тетя Катя. — Что-то она нам ничего не пишет? — и тетя Катя выкладывает на свободное место возле пиковой десятки валета. Весь столик перед ней занят разложенным пасьянсом «октябристы». Я знаю этот пасьянс, и теперь мне сразу видно, что если не сплутовать, то он уже не выйдет, потому что это очевидно: третья и последняя допустимая правилами раскладка исчерпывает на этом валете все свои возможности. Крохотный розовый мизинчик тети Кати с совершенно уже неправдоподобно микроскопическим ноготком напрасно грозит бородатому королю треф, разлегшемуся как раз на пути к вожделенному окончанию пасьянса.

— Я тоже думаю, что уж теперь не раньше чем через неделю, — продолжает тетя. — А сейчас заходил ко мне Юрий Иваныч Корьюс. Он звал на недельку к себе погостить. Я думаю, и тебе хорошо бы поехать, а к ее возвращению мы успеем вернуться. Не люблю я этих ее разъездов: была бы здесь — все вместе бы и поехали.

Я и сам, наверное, уж не меньше тети Кати не люблю, когда сестра уезжает в Москву. Помимо привязанности, доводившей меня до какой-то острой внутренней боли, которой все мое существо отзывается на каждое вынужденное расставание и даже на встречи с ней, когда эти расставания кончаются, есть немало и других причин для глухого, смутного и почти постоянного беспокойства.

— …Вот Верочка выйдет замуж…

— Как? Почему?