Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Но если мельчайший клочок живой ткани нашей удивителен, то как же не считать удивительной и всю нашу жизнь, во всех ее встречах, проявлениях, в живом переплетении радостей и скорбей, взлетов и падений? Мы сами часто и делаем, и видим ее незначительной и лишенной интереса как для себя, так и для других, но мы сами же можем и найти внутри себя тот таинственный философский камень, превращающий металлы в золото, который осветит всю ее новым светом. Тогда нам неизбежно захочется удержать каждый малейший штрих убегающих мгновений, все наполнится смыслом и перестанет быть лишенным значения и тусклым. Действительно, как каждая капля отражает огромное солнце во всей его славе и могуществе, солнце, оплодотворяющее землю и дающее жизнь ей, так и каждый едва уловимый жест, интонация наша, часто даже вопреки нашей воле полны глубокого значения, говорят о многом, обнаруживая даже и то, о чем мы не прочь были бы умолчать. И можно ли пренебречь всем этим?

И я, в самые ранние годы узнавший чудовищную жестокость жизни, под ее неумолимым гнетом доныне проводящий томительные годы, полные ненужных беспокойств, неуверенности и смутных надежд на какое-то освобождение уже за гранью этого существования, мою неискоренимую привязанность к самой этой жизни, мою в нее неиссякаемую влюбленность хочу запечатлеть своей книгой. Этой-то вот жизни, несправедливой и мучительной, и вместе такой неисчерпаемо многообразной и многоцветной, страшной и суровой, и вместе ласковой и гармоничной, посвящал я свое славословие, свою песню песней, то лучшее, что время и обстоятельства позволят мне сделать, а там — к чему гадать, сохранится или нет, нужно кому-либо или не нужно, напрасно или не напрасно…

1946–1947, 1950

ПОСЛЕСЛОВИЕ составленное из дневниковых записей С. Н. Толстого, писем, отрывков из стихотворений и поэм

Сергей Николаевич заканчивает Макарьевскую школу и уезжает в Москву с Верой Николаевной и Аксюшей, поскольку сестра опять осталась без работы, уволенная из школы, где она преподавала в начальных классах, только за то, что посещала церковь. В Москве они живут у родственников, Семевских, в квартире профессора Шустова, во 2-м Спасском тупике. 1924 год. Вера Николаевна пробует работать художницей: вышивает шали, делает кукол в национальных костюмах народов СССР, реставрирует изделия из фарфора и т. д. Но и здесь все время возникают трудности: из-за ее фамилии часто отклоняют даже безусловно удачные работы, и ей приходится просить знакомых художниц представлять ее работы под своими фамилиями. Вероятно, это были хорошие авторские экземпляры, так как в дальнейшем они не только шли в серию, но нередко и отправлялись за границу.

С 1926 года начинает работать и Сергей Николаевич. Сохранились его воспоминания об этом времени: «Что я делал в жизни? Учился, потом безработица, десятки летучих профессий: агент-библиотекарь и проч., даже машинистка, потом чернорабочий; бил щебенку из кирпичного половняка, с крыш чистил снег, таскал тяжести, немного надорвался, дали работу полегче — сторожем на куче смолистых стружек; дежурил короткие летние ночи с А. Ренье и Бодлером в руках. Учеба опять — и чертежник (не слишком плохой) из меня получился. Дальше — больше: конструктор… Послали в ВУЗ — стал инженером, потом старшим инженером, но цель и смысл были одни — литература…»

Я подчинил моей безмолвной музе
Все помыслы, всю жизнь и время — сколько мог.
Спокойнее, чем шар лежит в бильярдной лузе,
В груди до дна изрыданный комок.
Идут дожди, с косых сбиваясь ног,
И дни проходят друг за другом мимо,
И даже тот, кто знал, прочтет ли между строк
Чужой души больную пантомиму…

Московская квартира в «Тупике» была пристанищем многих изгнанных родственных семей: Бобринских, Трубецких, Львовых, Комаровских и других. Не имея крыши над головой, работы и пропитания, они, гонимые судьбой, часто находили здесь кров и участие. Сюда же из Саратова приезжает будущая жена Сергея Николаевича, Любовь Федоровна Лятошинская. В 1928 году они обвенчались, а через два года у них родился сын Николай.

В тяжелой, давящей обстановке «Тупик» был как бы оазисом и пристанью в окружающем кошмаре. Несмотря на очень разные характеры и бытовые трудности, здесь сохранилась та душевная атмосфера, которая всегда была присуща этой среде: обсуждались последние события жизни страны, читались вслух как новые, так и наиболее любимые произведения классиков. Здесь Сергей Николаевич впервые читал свои сатирические произведения, стихи, переводы. Приходили интересные люди — родственники, знакомые; жизнь продолжалась. Это был настоящий очаг русской культуры.