Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

У самых «ежей» они вдавливаются в снежную целину и задерживают дыхание. Резкий порыв ветра, вымахнувший из оврага, взвихривает клубы снега. Ветер с налета обрушивается на мохнатые шапки деревьев, и деревья шумят и машут черно-белыми руками, будто зовут разведчиков. А совсем рядом вспыхивает вторая ракета, на какое-то мгновение выхватывает из тьмы фигуру ракетчика, который и не следит за полетом белой, ослепительной звезды, а, прижавшись к стене окопа, деловито и быстро перезаряжает ракетницу. Потом снова тьма без ветра и шума сосен.

Медленно и глухо, словно из-под земли, звучат шаги. Женя их не слышит, а скорее угадывает каким-то особым чутьем.

Шаги затихают где-то под землей — в блиндаже, гаснут без скрипа. «Значит, прошли по дну свежего окопа», — мысленно отмечает девушка. Она осторожно притрагивается к Фролову рукой, делая ему знак двигаться вперед, но тут же отдергивает руку и вздрагивает: неожиданно громко, простуженно кашляет немец, как ей кажется, над самой ее головой. Кашель глохнет, и Фролов теперь сам концом валенка прикасается к плечу Ивановой и рукой показывает направление на сосны, маячащие впереди темной стеной.

Они ползут тихо, ползут томительно долго, ожесточенно работая локтями и коленями. Легкие шинели становятся тяжелыми, горячими, колючими. У дороги разведчики на минуту останавливаются, а потом броском перебегают через накатанный снег — в кусты.

Женя вынимает из-под халата телефонный аппарат, к которому прикручен штырь заземления, надевает его поверх халата.

Разведчики углубляются в лес, осторожно обходя сушняки, и выходят на противоположную опушку. Лес оказался рощицей, перед которой открывается широкая, вытянутая вдоль дороги поляна. На противоположном конце поляны желтыми огоньками маячит какое-то селение, — домики взбегают на покатый бугор, за которым темнеет гряда леса.

Первый провод телефонной линии разведчики обнаруживают невдалеке от дороги, и Женя припадает к нему. Фролов со стороны наблюдает за местностью, Сырбаев помогает установить аппарат и присоединить его к проводу. Идут минуты, а Жене кажется — часы, но трубка молчит. И в ту самую минуту, когда в мембране что-то зашуршало, раздался звук, похожий на писк: то условный сигнал Фролова заставляет их торопливо оставить провод и скрыться в заранее приготовленной за бугром снежной яме.

В мутном, белесом свете, поначалу едва различимые, со стороны села движутся подводы. Мирно поскрипывают полозья саней, не спеша идут кони, редко и равномерно постукивают они подковами по укатанному снегу... Почти у самого бугра повозки останавливаются. Это широкие розвальни, на которых так еще недавно колхозники перевозили сено, а теперь лежат коробки с минами.

Саней двое. На первых, у самого передка, сгорбившись, неподвижно, как изваяние, сидят женщина в нахлобученной до переносицы шапке и три немца. На вторых санях Женя видит мальчика в домотканой одежонке и картузе, который он натянул на самые уши. Руки у мальчика озябли, он протиснул их в рукава и крепко прижал к груди, чтобы не уронить веревочные вожжи. Из-за спины мальчика выпрыгивает костлявый гитлеровец в до смешного короткой шинелишке и пилотке с отвернутыми на уши клапанами. Он распрямляется, зябко потягиваясь и подвывая. Второй солдат — толстый и маленький, — неуклюже переваливаясь по глубокому снегу, уходит в придорожные кусты.

Трое других подходят к костлявому, и один из них, приземистый, с такими светлыми волосами, что они и в ночном свете легко угадываются на его висках, шутовски поддает костлявому под ребро, и тот, словно механический человек, сразу переламывается.

— Но-но, шалить будешь в Москве, — хрипло протестует костлявый и легко отталкивает белобрысого.

— А когда ты там собираешься быть? — шутовским фальцетом громко хохочет крепыш.

— Тогда же, когда и ты, — отрезает костлявый.

Они закуривают, несвязно перебрасываются односложными фразами.

— У русских скоро праздник... Ты слышал, нам водки прибавили.

— Наступать будем.

— Не похоже. Начальник артиллерийского склада вчера приезжал, говорит, копить снаряды будем.

— Ну, тогда напоят сотню-другую парней и погонят в «психическую» испортить русским праздник.

— И полягут эти «психические» под русским огнем до единого.

Эту фразу тихо произносит после короткой паузы немец в больших очках, от которых глаза его кажутся черными, пустыми ямами. Он отворачивается от остальных, и Ивановой кажется, что он смотрит прямо на нее. Но очкастый, постояв, вяло подходит к саням и так же вяло садится на крыло.

Костлявый басит:

— Вечная им слава и кресты фюрера, а уж мы-то нарежемся по всем правилам. Уточек я уже припас жирненьких.

— А если тебя погонят на Москву дорогу пробивать? — вновь наскакивает на него белобрысый.

— У меня от этого несчастья полная гарантия — я неполноценный, а вот тебя скоро отправят в окоп с теплого местечка.

Костлявый так оглушительно хохочет, что передняя лошадь вздрагивает и прядает ушами.