На часах ровно шесть. Одновременный залп множества немецких орудий и минометов поколебал чердак. Потом выстрелы участились, и рокот волнами покатился по позициям. Точно и верно ловили перекрестия стереотруб всплески огней, похожих на молнии, и координаты новых целей ложились на планшет.
Темп и сила огня росли и ширились. Казалось, вот-вот лопнет земля, не выдержав такого артиллерийского удара. Но канонада умолкла внезапно, и в первые минуты уши потеряли способность улавливать звуки. По-прежнему светили звезды, безлюдно поле, не видно пожаров. И только несколько позже, щекоча ноздри и гортань, заполнил чердак едкий запах жженого пороха.
Как ни медленно отсчитывало время минуты, рассвет наступил. Только недавно в провале слухового окна темнел звездный полукруг неба, и вот уже на этом месте светлеет тонкая беззвездная синева. И тут же воздух наполнился прерывистым, наводящим тоску гулом. Это «юнкерсы». Шли они неторопливо, тяжело, гудели солидно. Их много. Первая волна проплыла над наблюдательным пунктом куда-то в тылы, вторая прошла за ними, третья волна повисла над окопами. Бомбовый удар был жесток, оглушителен и непривычно короток. Обычно за бомбежкой следовал изнуряющий нервы и терпение обстрел из авиапушек и крупнокалиберных пулеметов. Но на этот раз, отбомбившись, самолеты неторопливо ушли на запад.
И тогда ожила земля. Из вражеских траншей без маскхалатов вылезли фашисты. Словно неживые маленькие комочки, окрашенные в грязно-зеленый цвет, они покатились по ослепительно белому снегу бесшумно и медленно.
Молчали и наши позиции, изготовленные к нанесению контрудара привычной командой: «По местам, ждать сигнала!» Ох, как нелегко ждать, когда стереотруба жжет глаза, а команда «Огонь!» хочет вырваться помимо воли.
Фашисты прошли половину «ничейной» земли, вскинули автоматы и передвинули тяжелые тесаки-кинжалы на животы. И тут снова последовал удар немецкой артиллерии по орудийным позициям, минометам, по передним траншеям. Немцы бежали к роковому, неведомому для них рубежу.
— Дивизионом, три снаряда, беглый огонь!
Мгновение — и снаряды накрыли гитлеровцев. Фашисты заметались. И тут же по ним хлестнули свинцом станковые пулеметы.
— За Великую Октябрьскую социалистическую революцию!..
— Огонь!
— Огонь!
— Товарищ младший лейтенант, к телефону!
Береговой схватил трубку.
— По второму рубежу...
— Есть товарищ комбат, даю.
Он увидел, как из окопов навстречу гитлеровцам выскочили бойцы без шинелей, в легких стеганых куртках, как они стремительно ворвались в строй фашистов, смяв и расстроив его. Теперь все внимание артиллеристов на второй волне атакующих врагов. Не дать им пройти на подмогу своим, прижать губительным огнем к земле, раскрошить, обратить вспять.
— Воздух...
— К черту воздух! Огонь!
И снова тишина. Черные неподвижные пятна на белом снегу...
Береговой и Марачков спустились в комнату, расстегнули вороты гимнастерок. Вкусно пахла гречневая каша. Мягкая теплынь клонила ко сну. За окном вели пленных. Шли они, заложив руки за спину, в ботинках, с привязанными к ним деревянными галошами. На пленных никто не глазел, как в первые дни. К ним привыкли — надоело.
— Ну, начальник штаба, — сказал Береговой Марачкову, — вы остаетесь за меня. Я — на «глаза» к Андрееву. Скоро начнем выполнять праздничный план генерала...
На участке Андреева — тишь и гладь. Тут немцы не лезли.
— Скоро начнем? — спросил Андреев, когда они умостились у приборов.
— А вот как заработают пулеметы, мы и начнем, не торопясь, долбить по целям.
— Понятно. По двадцать четвертой я сам. Там у них — офицерский блиндаж, — заявил Андреев таким тоном, словно Береговой собирался отобрать у него эту «знаменитую», как он выразился, цель.
— Валяй, только не промахнись, — поддразнил Береговой командира батареи.
— Я... промахнусь? Да я этот блиндаж седьмым снарядом разнесу. Я уже на фугасном взрывателе давно держу.
— Слышишь, «максимки» застучали?
Андреев сдвинул на затылок ушанку, нацелил стереотрубу на блиндаж и, не скрывая охватившего его удовольствия, растягивая слова, подал команду:
— Р-р-асчет, по места-а-ам!
— Готово, — через какие-то секунды доложил связист.
— По блиндажу фашистских офицеров. Прицел... угломер... первому... один снаряд, огонь...
Где-то позади раздался глухой, короткий гул, похожий на тяжелый вздох, и над наблюдательным пунктом с легким посвистом и шорохом, схожим с полетом быстрой птицы, пронесся невидимый снаряд.
— Хорошо! — подбадривал сам себя Андреев и долго не отрывался от стереотрубы. — Пускай не думают, что я их щупаю, а то разбегутся раньше срока.
Второй разрыв расцвел почти у самого блиндажа с небольшим перелетом, и тогда Андреев, уменьшив уровень на самый ничтожный «00», торопливо крикнул:
— Два снаряда... десять секунд выстрел... огонь!
Сначала полетели бревна, а второй разрыв поднял в воздух вместе со щепой и комьями земли какое-то тряпье.
— Стой, записать установки! Цель двадцать четыре. Уничтожена. Считать репером.