Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке

Видится на берегу одутлое, заспанное лицо денщика, его серая куртка, военная фуражка с козырьком, а вон на палубе и его барин — армеец. Все стоят с сосредоточенным вниманием: пароход отчаливал. Отперли буфет: на водное пространство — как известно — влияние винного откупа не простиралось. Пассажиры потеряли с этой минуты все свое личное значение и сделались чужой собственностью, в полном распоряжении капитана и его приспешников.

Права пассажирские не широки и не многосложны, но и не завидны. Те, которые получили билеты 1-го класса, пользуются лучшей участью: у них зеркала, диваны; за ними право не платить денег за вытребованное из буфета тотчас же по потреблении; они могут безнаказанно посещать все места низших цен, смотреть свысока и не удостаивать ни вниманием, ни разговором тех, у которых билеты низших цен. Пароходная прислуга с ними замечательно вежлива и предупредительна; у нас в каюте не только можно сидеть, но и прилечь в случае надобности. Не то в каюте второго класса: здесь от тесноты собравшихся пассажиров дохнуть, повернуться нельзя. Компания «Самолет», верно рассчитавши собственную прибыль, не приняла в рассчет того, что пассажир не тюк со льном, не ящик с мылом (которые — кстати сказать — нашли себе завидное место на палубе и бережно прикрыты рогожками и еще сверху парусиной). Права пассажиров 2-го класса все сошлись, что называется, клином: спать им нельзя, сидеть с трудом (какие-то номера, прилепленные сзади к стенкам, ничего не значат). Пришли поздно — едва найдете не место, а местечко; все занято теми, кому судьба посчастливила прийти раньше (как сделали на этот раз персияне). Неумелые ездить в дальний путь обложились саквояжами, картонками, ящиками, узелками и прочим. Пассажиры 2-го класса могут требовать и не требовать припасов из буфета, обложенных дорогими, выше чем петербургскими, ценами; пассажиры 2-го класса платят за кипяток почти столько же, сколько и за самый чай, взятый из буфета. Они могут выходить на палубу и расплачиваться за вытребованный сюда чай десятью копейками меньше, чем за тот же чай, потребованный в каюту. Будьте вы пассажиром 2-го класса — все одно в каюте чай дороже, хотя цены за деревянные бифштексы, тухлые котлетки, жидкие и холодные щи безобразно и одинаково дороги и в каютах, и на палубе. Золотопромышленник, возвращавшийся в Сибирь, потребовал бутылку шампанского, заплатил за нее 6 рублей и — уже другой бутылки не спрашивал.

Вот все права и привилегии пассажиров первых двух классов; общее у них одно только — право прятаться от дождя в каюту, завидное право, которого безжалостно лишены несчастные пассажиры 3-го класса. Это — по обыкновению — рабочий народ нз серого, трудолюбивого, доброго, простого русского люда. Разместили их на некрашеных скамьях, оставили за ними право есть всухомятку и пользоваться всеми неудобствами дождливой погоды.

Вот набежали черные дождливые облака; из них по временам начинает сыпать дождь; вот он приударил бойкой полосой и окатил пароходную палубу: мужчины подогадливее свалились под скамейки и лавочки, другие пялят над головами свои дырявые кафтаны; третьи забились под полушубки. Дождь назойливо продолжает обливать их холодной волной еще несколько времени до той поры, когда взыграла дальняя радуга и тучу пронесло на Нижний. Мужички оправились, но, промокши до последней нитки, представляли из себя весьма плачевную, неутешительную картину, обратившую на себя внимание некоторых.

— На порядках таки вас, братцы, пополоскало! — замечает купеческий приказчик в синей сибирке, с бисерной цепочкой и копеечной сигарой во рту.

— Живем-таки! — ответил один голос.

— Ничего, почтенный! Дождь не дубина, мы не глина! — объяснил другой голос.

— Бог вымочит — Бог и высушит! — успокоил их приказчик и отошел.

— Тебе, чай, синей сибирке, ничего под крышкой-то! Парил, мол, брюхо чаем с ромом. Это хорошо, сказывают. Уходи-ко!

— Станем, други, хоть сказки сказывать; а там, гляди, солнышко выглянет — высушит; паки накроет дождик — вымочит. Так ли я высказываю?

— Воистину!

— Чай, ведь бурлаки все?

— Бурлаки. А ты кто?

— Тоже, пожалуй, бурлак: барской лакей! За барином на запятках стоим, привычны тоже... насчет дождя.

— Ты, кажись, выпил, паря? Мокрому-то тебе экому тоже пущай дождик-от нипочем.

— Ты меня не поил, а ладно сказываешь. Перед тобой, как перед тещей: не таю, полуштоф урезал один.

— На здоровье!

— Не стоит благодарности!

Лакей стал набивать трубочку; последовало молчание. Кто-то зевнул и вздохнул; лакей поймал это движение.

— Эх, кабы теперь на печь или бы в баню!

— Да так, так, парень, так! — следовал ответ.

В одном углу послышался сильный храп; лакей и это поймал. Он сошел с места и стал будить спавшего:

— Дядя Обросим!.. как тебя звать? Пузыри наспишь! Вставай! Гляди, опять дождем пугает. Очнись!..

Проснувшийся сердится, бранится, но лакей входит в роль весельчака, души компании, без которого не обходится ни одна артель, будет ли то плотничья, бурлачья, солдатская и всякая другая.