Собрание сочинений в шести томах. т.6

Не забыть мне этих бесед с Михал Адамычем, не забыть.

29

В те времена понеслась вскачь не только моя жизнь, но и вообще жизнь всего народа, всей страны; причем личности действительно башковитые, шустрые и предприимчивые быстро начали плодиться и размножаться; их то догоняли, то перегоняли банды паханов в законе, справедливо говоря, издавна принципиально отказывавшихся от любых сотрудничеств с властью, от ее законопорядков, от нравственности как таковой, даже от труда в поте лица своего; дело прошлое, уркаганистый дядюшка сказал мне еще до перестройки: «У блатного собственная гордость – мы не диссиденты, а сиденты, со шконок на советских смотрим свысока…»

Словом, история Отечества, подчинившись велениям Времени, вдруг взяла да резко изменила величественную поступь глюковатого своего движения к воздушным замкам на заоблачных вершинах земного рая; достойный вид обретали много лет ветшавшие, ныне спешно ремонтируемые церкви; но вот что казалось отвратительным, несправедливым и преступным: памятник крупному теоретику террора и основателю Лубянки, подвесив над клумбой, вышибли с площади, а почти что все бронзовые, гранитные и прочие истуканы – легендарные герои подохшей Соньки – продолжали торчать на площадях и плешках города; неувядающим красавцем оставался аристократичный Кремль – одно из чудес света, да и немало чего еще вокруг; как всегда, скромно нахмурившись, подобно низколобому мастеру заплечных дел, посреди торцовой мостовой торчало площадное Лобное место; само собой, возвышалась перед кроваво-кирпичной стенкой почетного колумбария красно-мраморная пирамида «киллера от бога», как богохульствовал дядюшка, ненавидевший «самого простого изо всех прошедших по земле людей»; а Котя такой вот сочинил стишок еще до перестройки:

превосходны корабль и лошадь
и собака прекрасна всегда
мне обрыдла не Красная площадь
а над Спасскою башней звезда
и пусть у гробового входа
стоит как хер отец народа
блистая маршальской звездой –
и он накроется…

В те дни тот, кто пошустрей, кто вострый нюх имел на спрос, но вынужден был десятилетиями крутиться-вертеться в тени с риском для свободы или таскал за собою нищенскую мыслишку о частном предпринимательстве, как калека таскает культю, – тот мгновенно разбогател от сделок с забугровыми и местными «акулами капитализма»; появились вдруг «мерсы», «бентли», «майбахи», банки, жратвой набитые магазины, секс-шопы, бутики, распертые дорогущим тряпьем, и, разумеется, различные жральни; туда-сюда носились – слава богу, что не верхом на скакунах да не в развевавшихся по ветру бурках, без кривых сабелек и чуть ли не с гранатометами наперевес – носились по площадям, проспектам, рынкам, стрелкам и разборкам молодые, диковато-быковатые, быковато-диковатые, жаждавшие мести и добычи, повидавшие виды предприимчивые ловчилы со всех концов «необъятной родины своей» – с понтом бывшие законные ее хозяева.

30

Вести бизнес я не умел, аттестата зрелости не имел и не желал иметь, заработал, плюя на законы Советской власти, достаточно для безбедного существования; и никакого не было у меня желания торчать в нечистой мути-перемути лихих дней, закусивших удила и мчавшихся неведомо куда.

В отличие от Михал Адамыча не чувствовал я себя гражданином ни на грамм; иногда презирал себя за отсутствие в душе гражданского долга… но очень уж захватила меня мечта пожить в Италии, на родине обожаемой латыни, а если справлю документы, то и в Англии, куда должны свалить Г.П. и Котя… там бы я вникал себе в глубинные корни и в ветви языков, ясно сознавая, что до конца света ни один из умов не проникнет в тайну Божественного происхождения Первоязыка… разумеется, жаждал поглазеть на все, что знал лишь по книгам, репродукциям, фотоальбомам да по фильмам… ничего не планировал – для меня самым главным в любом путешествии была смена чего-то непредвиденного на что-то непредвиденное… при этом так вот просто взять и свалить – броситься куда-то, как в пропасть, – тоже никакого не было у меня желания… во-первых, необходимо сделать так, чтобы небольшое мое состояньице умножилось, во-вторых, перепулить бы его подальше отсюда – пусть ожидает меня у человека, вполне которому можно доверять, или в солидном банке.

Ни одна из женщин, кроме Г.П., была мне не нужна; правда, встречи с ней почему-то становились не такими радостными, как прежде; и вовсе не потому, что я знал об имеющемся у нее к нашей связи неизменно стойком, вполне, на ее взгляд, обоснованном отношении.

«Ах, Володенька, – часто говорила она, – все у нас так прекрасно, но, увы, мой милый, это настоящее увы».