Собрание сочинений в шести томах. т.6

Внешне ничто не говорило в Коте о том, о чем я не сразу начал догадываться, – разве что полнейшее равнодушие к телкам… как мне было быть?.. не лезть же со своими советами?.. посводничать да познакомить застенчивого кирюху с кружком завзятых фарцовщиков-педрил, когда вокруг бушует вирус «спецназначения»?.. вопросы эти подавляли… я мог только корешить с ним, кочумать и быть почитателем его поэтического таланта… с тревогой стал думать о настроении кирюхи, послушав новый его стишок.

съем кусочек черствого бисквита
пистолет достану в лоб пальну
моментально с жизнью будем квиты
я один по космосу гульну
до свиданья Муза лень и пьянство
роковой кометы огнехвост –
я в конфигурации пространства
начисто свободного от звезд…

Однажды мне звякнул чувак, отлично болтавший на русском; он передал привет от той самой Жозефины, Джо, первой моей клиентки; это был Кевин, американ, славист лет сорока, правда, живший и работавший в Оксфорде, традиционно славившемся традициями древнегреческих гомсовых времен; Кевин оказался славным господином, любившим бегать по Большой Садовой в коротких трусиках, не стесняясь диковатых водил и прохожих; при нашем знакомстве сразу же объявил, что он голубой; сказано это было без всяких комплексюг, «являющихся вызывающе яркими симптомами генетического беспорядка»; так уверял меня спившийся один фрейдист, нынче новомодный «душевъед», склонный к прежнему словоблудию и за хорошие бабки заводящий невротиков в непролазно буреломные трясины да чащобы их психик; словом, Кевин очень походил на того умного, образованного человека, с которым желал бы прожить всю свою проклятую жизнь один мой разочаровавшийся в бабах знакомый, искренне жалевший, что он не голубой, а серо-буро-малиновый с продрисью.

Кевин охотно рассказал, что работает над исследованием, посвященным замечательному вкладу голубых в поэтическую культуру прошлых и нынешних времен… считает гениальным поэтом Кузмина, чудом не расстрелянного вместе со своим бойфрендом Юркуном… обалдевает от Уайльда, Кавафиса, Одена и прочих замечательных поэтов, само собой, торчит на Чайковском… собственно, поясняет, в Москве я по литературоведческим делам, но, как советовал мистер, написавший тексты трех лживоватых гимнов, выбираю для амурной прогулки другие закоулки… его обрадовал мой интерес к лингвистике… естественно, когда в кафешке мы сидели, он моментально заговорил о любимой своей теме – и меня волновавшей – насчет причащения к тайнам Языка в текстах истинных поэтов.

«В них, – говорит, – в текстах, совершенно непонятно, каким загадочным образом каждое слово очищается от грязищи и ржави тысячелетних «хождений по устам»… вдруг ни с того ни с сего сумма обыкновенных, затертых до неузнаваемости слов, подчиненных властительной троице – грамматике, синтаксису, фонетике, – предстает перед нами семантически, ритмически и музыкально целым всего текста… он выглядит, как новенький самородок… он, так сказать, находится в отличной форме и лучезарно блещет драгоценно чистым светом первозданной красоты… с тобой, Владимир, приятно болтать, а я доволен своим русским, правда, жаль, что твои интересы – не поэты, а поэтессы… кроме шуточек, меня особенно интересуют, верней, волнуют различные оттенки смешения в некоторых гениальных людях женских и мужских качеств… тончайшие эти, неуловимые для ума, открывающиеся только сердцу, зрению и слуху качества, не могут не сообщать, скажем так, химии творчества мастеров искусств – невыразимого в словах загадочного очарования… словом, тут столько всего неисследованного, что человеку будущего придется заняться тайнами природы своего нового психобиологического вида, если, конечно, Создатель сочтет необходимым стереть с лица земли человечество старое, довольно-таки уже замаразмевшее, да еще и поганящее экологию планеты, не так ли?»

«Ты, – говорю, – Кевин, приблизил меня еще на шаг к сути того, что древние китайцы нарекли Незнанием, но если тебе поверить, то вслед за патриархатом и матриархатом последовал полный маразмат».

Мы посмеялись; в общем, новое знакомство обрадовало меня, недоучку, возможностью услышать интереснейшие мысли и слегка нахвататься учености; вот кому, подумалось, нужно стать Котиным другом, а может быть, и любовью, по которой тоскует душа любого человека, независимо от баланса в его организме женских и мужских качеств.

Вскоре, не долго думая, я познакомил Котю с Кевином – зазвал их в славный один кабачок, где хорошо знал хозяев, Гоги и его красавицу-жену Импалу.

«Так ее зовут, милый мой, – пояснил однажды Гоги с некой древней печалью, в глазах его дремавшей, – потому что тесть мечтал о такой дочери и о такой иномарке… теперь мы с ним имеем и то и другое, да?»