Когда приезжаю в седой Севастополь,Седой от маслин, от ветров и камней,Я плачу, завидя плавучий акропольНа ветреном рейде среди батарей.Я знаю, что здесь по стопам ГумилеваМорскою походкой пройдет мой катрен, –Но что же мне делать, коль снова и сноваЯ слышу серебряный голос сирен?Но что же мне делать, коль снова прожекторВзлетает к созвездьям и падает вмиг, –И золотом ляжет на траурный нектарЛучом из полуночи вырванный бриг?Ну что же мне делать, о, милая муза,Коль ночи над морем проходят без сна, –И свежий, как молодость, запах арбузаМне снова бросает ночная волна?Ты пела Бодлеру и Тютчеву тожеО запахах, звуках и красках — ониВсего нам привычней, всего нам дороже,Когда мы лирически празднуем дни.Позволь же у моря, где плавали деды,Мне, бедному внуку, ощупать рукойМорские тревоги, морские победы,Морские глубины и ветер морской!Я знаю прекрасно, что тесны каюты,Что кубрики душны, что пища плоха, –Но здесь, в этой жизни, бывали минуты,Достойные статуи или стиха.Я бедный профессор, но, честное слово,Я сам переплыл Гибралтар и Ламанш:Мне книги дала госпожа Исакова,Прекраснейшая изо всех капитанш!
1926
ДВЕ КОМНАТЫ
Старушечья горенка. Ночничок.Овальное зеркальце на комодике.Заботливо нижут свой счет и щелкТирольские — точно скворешня — ходики.И старческий сон прозрачен и тих:Довольно прожито и проработано,И хоть на излете годов твоих,А всё же достигнуто счастье. Вот оно:За стенкою внучек: надежда, моряк;Чудесный мальчишка по всей справедливости!Немало пришлось хватить передряг,Чтоб в гардемарины буяна вывести.А внучек (надежда, моряк) не спит:То в щеку ногтями вопьется бледную,То в зеркало снова на грудь глядит,На мелкую сыпь розовато-медную.