Собрание стихотворений и поэм

Отменно двинулись дела, Сам шах держал все на примете. И в срок заложена была Основа будущей мечети.

И вдруг над шахом, словно плеть, Взметнулась весть, грозой чревата: Мол, зодчий, строивший мечеть, Бежал из города куда-то.

– Догнать! – взъярился шах-Абас, – Живым иль мертвым, но доставить, А не исполните приказ, Всех вас велю я обезглавить…

Исчез беглец. Лет пять с тех пор Прошло. Но вот доносят шаху, Что из бегов к нему во двор Явился зодчий, как на плаху.

И прежде чем его казнить, Спросил у зодчего владыка: – Сумев основье заложить, Почто бежал от нас, скажи-ка?

– Ты был похож на седока, Что шпорит скакуна до крови, А чтобы строить на века, Окрепнуть следует основе.

Случалось, рушились во прах Столпы держав. Что хмуришь брови? И вера может рухнуть, шах, Когда нет твердости в основе.

Не испугавшись топора, Я потому явился снова, Что стены класть пришла пора, Достигла крепости основа.

Взглянув на звездный календарь, Сумей себя переупрямить. Приступим к делу, государь, Чтоб о тебе осталась память.

И зодчий шахом был прощен, Но стал печальней шах, чем ране… Стоит над бурями времен Мечеть, красуясь, в Исфагане.

САБЛЯ НАДИР-ШАХА И РУБАЙ ОМАР ХАЙЯМА

Отгарцевавший в царствии подлунном И превращенный временем во прах, С клинком в руке на скакуне чугунном Седым Мешхедом скачет Надир-шах.

Не изменивший собственной натуре, Надменный всадник грозен и упрям. И белой чашей в древнем Нишапуре, Как будто сам венчал себя Хайям.

И восклицает сабля Надир-шаха: – Мне власть была завидная дана, Я всласть рубила головы с размаху, Приказу высочайшему верна.

Царя царей – великого Надира Я славила, сверкая и звеня, И в двадцати походах он полмира Смог покорить при помощи меня.

Придворные поэты фимиама Мне не жалели, словеса граня. Но почему вас, рубаи Хайяма, Умельцы не вчеканили в меня?

– Мы рождены для разного напева, – Хайяма отвечали рубай, – Ты пела смерть, исполненная гнева, А мы любовь – глашатаи любви.

Хозяин твой и в праздник хмурил брови, А с нашим – радость век была дружна. Твои уста карминились от крови, А наши – от багряного вина.

Тебя боялись больше вести черной, А нас встречали, как благую весть. Ты принуждала к робости покорной, А мы свободе воздавали честь.

Владелец твой, вдевая ногу в стремя, Немало городов чужих сторон Смог покорить, но покорить на время, А нами мир навечно покорен…

В Мешхеде Надир-шах, подобный буре, Как будто бы грозит чужим краям, И белой чашей в древнем Нишапуре Желает с вами чокнуться Хайям.

ОТВЕТ ХАЙЯМА

Собственному преданный исламу, Чьи не слишком строги письмена, На поклон придя к Омар Хайяму, Осушил я полный рог вина,

И, оставшись трезвым, как арыки, Вопрошал душевен я и прям: – Чей ты будешь? Персы и таджики Спорят из-за этого, Хайям?

Словно из таинственного храма, Прозвучал ответ его сквозь смех: – Я не беден, и богатств Хайяма Под луной хватить должно на всех.

Я ХОДИЛ ПО ЗЕМЛЕ ШАХИНШАХОВ

Я ходил по земле шахиншахов И однажды над лунной водой Там не в праздном кругу вертопрахов Персиянке внимал молодой.

На устах неподдельный багрянец, А в глазах – чуть лукавая синь: – Говорят, что у вас, чужестранец, Нет ни шахов давно, ни шахинь?

– То неправда, ханум! И поныне Шахи есть у нас в образе гор. И возлюбленной рад, как шахине, Поклоняться любой до сих пор.

ОТНОШЕНИЕ К ЖЕНЩИНЕ…

Я спросил на вершине, поросшей кизилом: «Что мужского достоинства служит мерилом?» «Отношение к женщине», – молвило небо в ответ.

«Чем измерить, – спросил я у древней былины, – Настоящее мужество в сердце мужчины?» «Отношением к женщине», – мне отвечала она.

«Чем любовь измеряется сердца мужского?» «Отношением к женщине…» «Нет мерила такого», – возразили служители мер и весов.

НА ЗОЛОТОМ ПЕРГАМЕНТЕ ВОСТОЧНОМ…

У Мелик-шаха заслужив почет, Высокого исполненные смысла, Писал алгебраические числа Омар Хайям – придворный звездочет.

Арабская цифирь, а по краям На золотом пергаменте восточном Есть где сверкнуть стихам четырехстрочным, Которые сложил Омар Хайям.

Пергамент, словно пиршественный стол, Он головы легко насытит ваши, А по краям стоят хмельные чаши На дне – кто пил их – истину нашел.

СТИХИ, В КОТОРЫХ ТЫ ВОСПЕТА

Такого нету амулета, Чтоб от сердечных ран спасал. И персиянкам я читал Стихи, в которых ты воспета.

И, хоть в стихах вознесена Ты всякий раз была высоко, Не высказала мне упрека Из многих женщин ни одна.

А ты, лишаясь белых крыл, Бросаешь снова мне упреки За то, что преданные строки Одной из них я посвятил.

*

Вижу я: твои руки как руки, Не похожи на звезды глаза. И бровей неприметны излуки, Хоть черны они, словно гроза.

И собой драгоценного лала Не стремятся напомнить уста. Но обличьем твоим, как бывало, Я любуюсь опять неспроста.

Что возникнет, когда на странице В книге слово от слова отсечь? Но сольются слова в вереницы, И поймешь, как пленительна речь!

ГУГУШ

«Верю, верю, Люблю, люблю». Трепет коснулся душ. «Верю, верю, Люблю, люблю», – Петь начала Гугуш.

Бьет в маленький бубен ее рука, Ах, милая ворожея, Не знаю персидского языка, Но все понимаю я.

«Верю, верю, Люблю, люблю». Свет вокруг бирюзов. И, очарованный, я ловлю Песенки тайный зов.