Собственность мистера Кейва

Нам, людям, нравится думать, что наши мысли находятся в голове словно в глубоком и уединенном колодце, в который опускается только одно ведро, и из которого можно пить только хозяину. Мы проживаем жизнь, опыт наполняет этот колодец, и каждый день мы зачерпываем ведром в спокойной уверенности, что вода в колодце надежно защищена круговой каменной кладкой. Мы понимаем, что из одних и тех же туч один и тот же дождь может разливаться по нескольким колодцам одновременно, но при этом считаем, что все, что попадает в наш, служит только нашим нуждам.

Тебе разве не приходит в голову, как Тристраму Шенди, что в твоей голове живут не твои мысли?

Ты не чувствуешь притока идей и образов из другого источника?

Я знаю, что чувствуешь. По крайней мере, чувствовала. В те безмятежные дни, когда ты еще разговаривала со мной уважительно, с тобой постоянно происходили удивительные совпадения. Ты произносила какое-то редкое и необычное слово за две секунды до того, как оно вдруг звучало по радио. Ты вспоминала Синтию, и она тотчас же звонила.

А вот теперь представь, что эти короткие образы складываются в целые панорамы. Представь, что ощущаешь чужую боль как свою. А теперь идем дальше: представь, что ты вдруг узнаешь то, чего не собиралась знать, причем узнаешь так, словно переживаешь в своем теле чужой опыт. Представь, что рухнули все фальшивые барьеры, которые мы выстраиваем между собой – даже между жизнью и смертью – и нас просто смыло в сплошной поток бессмертных душ, и мы можем вспомнить то, чего никогда не знали, и ощутить боль, которую никогда не испытывали.

О, Брайони, я клянусь, это были его воспоминания. Это он их вспоминал. Аарона Талли. Урию Хипа. Мистера Уикса. Я себе такого даже не представлял. Все они попадали в колодец каждый раз, когда он оказывался в моем сознании. Я с трудом вспоминал его, и он наказывал меня за это, заполняя пустоты своим собственным опытом. Настраивал. Выравнивал. Готовился к финалу.

* * *

ТЫ ушла в школу. Магазин еще был закрыт, но я уже сидел у стойки, с бутылкой бензина, чистой тряпкой и разобранными поздневикторианскими настольными часами. Почти очистив одну из шестеренок, я вдруг заметил, что снаружи кто-то есть. Я выглянул и увидел за стеклом циклопическую фигуру Джорджа Уикса с непонятным напряжением на бледном лице. Он давно там? Я понятия не имел, потому что последние десять минут был полностью поглощен часами, но стоило мне его заметить, как я встал и пошел открывать дверь.

– Здравствуйте, – сказал он таким голосом, словно звук шел не изо рта.

Он был изящно одет, причесан, в клетчатой рубашке с галстуком, и очень извинялся, что пришел так рано. Я провел его внутрь, и он молча выслушал все мои объяснения. Закончил я демонстрацией аукционных каталогов.

– Ну что, Джордж, у тебя остались ко мне вопросы?

Он кивнул и показал на деревянный футляр, в котором хранился капсюльный пистолет.

– А там что лежит?

– О, – сказал я, – старье всякое. Хлам. Швейный набор. Чиню обивку… ткань…

– Можно посмотреть?

– Нет, – сказал я, и он убрал потянувшуюся было к футляру руку. – Нет, Джордж, нельзя.

Я уже начал думать, что совершил ошибку, затеяв все это. Не надо было соглашаться. Если б только Синтия не свалилась со своей грыжей. Если бы только миссис Уикс так на меня не влияла.

В уме я уже отрепетировал беседу с его матерью. («Миссис Уикс, я искренне уверен, что таланты Джорджа будут более востребованы в любом другом месте».) Но должен сказать, что мои утренние сомнения постепенно развеялись. Джордж проявил себя очень заинтересованным и толковым юношей. Он ловко справился с кассовым аппаратом, показал, что мама неплохо научила его разбираться в том, чем интересуются покупатели (подлинность фарфора Ворчестер, правильное нанесение шеллачной политуры, как идентифицировать опойковую кожу), и даже помог почистить и собрать те настольные часы, с которыми я возился все утро.

По правде говоря, он был немного неуклюжим, а его тяжелое дыхание пугало Хиггинса, но в тот день мы неплохо заработали, и это определенно было хорошим знаком. Его неуклюжесть даже начала мне нравиться. Я воспринимал его долгое молчание и бегающий взгляд как признаки смущения. Симптомы стыда за его прошлое поведение, за ту подножку в поле. Я даже осмелился оставить его одного на двадцать минут в магазине, пока забирал тебя из школы.

– Очень хочу познакомить тебя с моим новым помощником, – сказал я, пока ты ехала, прижав голову к окну.

– Ну и кто же это? – спросила ты, выражая вялую заинтересованность.

– Увидишь.

Ты смотрела на проезжающие мимо машины и ничего не отвечала.

Ты все понимала, правда? Твоя ненависть ко мне росла вместе с твоим влечением к Денни. Эта ненависть и это влечение были двумя силами, которые по отдельности не могли ни ослабнуть, ни усилиться. Проклятый мальчик потратил три минуты своей жизни, чтобы спасти тебя тогда, на конюшне, и тебе этого хватило. Три минуты! А я всю твою жизнь, все пятнадцать лет посвятил исключительно защите тебя, и все равно это время не принималось в расчет. Что это обо мне говорит? Или о тебе? Я не знаю.