Собственность мистера Кейва

Как же я его ненавидел, как же я хотел перехватить и не пустить к нему те послания, которые ты передавала своей музыкой. Его присутствие было сущей пыткой, испортившей мне весь момент. Я на самом деле испытал облегчение, когда ты закончила, зал взорвался шквалом аплодисментов, и ты, наконец, смогла спрятаться от этих голодных глаз. Скорей домой, скорей забыть о грозящей опасности.

Я пишу это, и мне видятся странные повторы, параллели, отзвуки. Например, тот случай на лестнице. Случай, который так отчетливо вызвал в моей памяти последний образ твоей мамы, лежащей на полу магазина. Хотя я уверен, что этот случай был вовсе не случаен.

Ты наверняка считала это просто совпадением – что Хиггинс набросился на тебя именно в тот вечер, после твоего выступления. Но у меня было совершенно другое мнение.

Я, разумеется, очень уважаю изменчивую натуру наших друзей из семейства кошачьих. Меня всегда восхищало предложение Т. С. Элиота давать коту три разных имени, но ты ведь не можешь не согласиться, что Хиггинс всегда был только Хиггинсом. Он был совсем не похож на нашу давно пропавшую Матильду, которая минуту была Матильдой, а в две следующих превращалась в царицу Савскую или в безумную Берту [6]. Ты же помнишь, Хиггинс никогда таким не был. Мы, конечно, всегда наверняка знали, если он голоден, но в остальное время он был тихим и покладистым, очень самодостаточным котом. Тем удивительнее была его внезапная трансформация.

Я вошел в гостиную и понял: что-то не так.

– Брайони, что случилось?

Ты сжимала свою руку, морщась от боли. По большому пальцу, как слеза, катилась капля крови.

– Хиггинс меня поцарапал.

Виновник сидел рядом, совершенно спокойный, даже не пытаясь исчезнуть с места преступления.

– Идем, – сказал я. – Пошли в ванную. Тебе нужен антисептик и пластырь.

Я перевязал рану. Капля крови упала на ковер, попав как раз на то место, куда капнула кровь твоего брата, когда он пытался оттереть родимое пятно со щеки с помощью зубной щетки (видишь – еще один отзвук).

– Спасибо, – сказала ты, пока я аккуратно прижимал пластырь.

Этих моментов нежности становилось все меньше, как фруктов в конце сезона, и я знал, что их нужно ценить.

– Не понимаю, что нашло на этого кота, – сказал я, хотя кое-какие мысли у меня на этот счет были.

А через десять минут произошло то, что уже точно можно было считать звоночком. Твой отчаянный крик застал меня за телефонным разговором с поставщиком мебели. Я услышал его, вскочил, побежал, и увидел тебя, лежащую на полу у подножья лестницы. Я подумал – так погибли твоя мама и твой брат. Погибли внезапно, в результате падения. Теперь твоя очередь. В этом была какая-то система, неизбежность, наводившая меня на самые страшные мысли.

Сперва ты молчала и не шевелилась. В мой голос вкрался ужас:

– Брайони?

Ты подняла голову, увидела меня и застонала от боли.

– Бедная моя девочка, – произнес я. – Детка моя родная.

Я подбежал к тебе. Помог сесть. Поцеловал в лоб.

– Встать можешь?

Шок снова превратил тебя в ребенка.

– Не знаю, – ответила ты.

– Давай попробуем. Ну-ка. Смотри, все в порядке. Все в порядке.

– Запястье, – сказала ты. – Очень больно.

– Я думаю, нам нужно в больницу.

Уже в машине ты рассказала, что случилось. Ты бежала вниз, чтобы налить себе сока, и споткнулась о Хиггинса. Он выскочил из ниоткуда и поймал тебя за ногу. Ты беспокоилась, не сделала ли ему больно, но пока ты говорила, я думал о своем.

Могло ли что что-то вселиться в Хиггинса? Что-то злонамеренное? Нет, так не бывает. Но разве не именно это произошло со мной? И с Турпином тоже? Если твой брат хотел обидеть тебя, то он знал, что ему придется сражаться с самой моей любовью, так что искал более прямые способы напасть на тебя. Например, через тихую и мирную звериную душу, чистую и беззащитную.

Я знаю, что ты думаешь.

Ты думаешь, что я лишился здравого смысла.

Да, ты права. Но должен сказать, что моя вера в здравый смысл исчезла в тот день, когда я выглянул в окно и увидел, как твой брат висит на этом проклятом фонарном столбе и вот-вот сорвется.

Хотя нет, раньше. Изучи историю, и ты поймешь, что в мире нет здравого смысла. Каждая цивилизация, с древних времен и до наших дней, искала объяснение бытию. Появлялись и исчезали боги, верования и идеологии падали сраженными в кровопролитных боях, а мы все еще живем в той же таинственной ловушке жизни. Мы все, как Сократ, знаем только то, что ничего не знаем. Может быть, в ту ночь, когда я догонял Турпина и видел призрак твоего брата, у меня были галлюцинации. Я мог просто вообразить, что твой брат завладел моим умом в «Рубке», но кто знает наверняка? Чему верить, как не собственному разуму? В мире нет правды, Брайони, есть только ее восприятие. Мы до сих пор не знаем, куда деваются наши души после смерти, а значит, не знаем ничего. Такими были мои дребезжащие мысли, когда я вел старую дребезжащую «вольво», и мысли эти прервал твой нервный возглас.

– Пап? Притормози. Мы приехали. Травмпункт.

Мы прождали несколько часов, верно?