Собственность мистера Кейва

«Нет никакой разницы», – молча подумал я, продолжая поглаживать плачущую миссис Уикс.

* * *

СЛЕДУЮЩИМ утром, когда я поранился во время бритья, я соврал тебе, Брайони. Это была не бритва, это была зубная щетка. Это сделал даже не я, а твой брат, играющий злые шутки с моим разумом.

Я увидел кровь.

Я увидел пятна на щетке.

Я увидел каплю на зеркале.

Жгло, но не так сильно, как жгли слова.

Меченый. Меченый. Меченый.

Рука двигалась все быстрее, коричневое становилось красным, боль вгрызалась в меня.

Я увидел, что течет кровь, посмотрел в раковину и осознал все безумие своих действий. Но я продолжал, а слово раздавалось внутри меня, как эхо.

Меченый.

Я слышал, как это произносит Аарон. Бесконечно. Как будто это единственное имя, которое у меня было. У него было. У меня.

«Ладно, Меченый».

«Неплохо, Меченый».

«Пока, Меченый».

Я помню эту мысль. Что если тереть хорошо и тщательно, то пятно сойдет и больше не вернется.

– Ай!

Я произнес это вслух. С закрытыми глазами. Болело все лицо, и это было невыносимо.

Я бросил щетку в раковину. Щека болезненно пульсировала. Боль нарастала.

Я открыл глаза, смыл розовую струйку крови. Оторвал туалетной бумаги. Капли упали на крышку унитаза и ковер, почернев.

Я промокнул рану. Бумага мгновенно пропиталась кровью и раскисла.

Снаружи послышался мой собственный голос.

– Рубен? Тебе правда нужно столько воды?

– Пап… – сказал я. – Я просто… Я… Я не…

Я закрыл кран. Открылась дверь. Там, в коридоре, стоял не я. Там стояла ты в школьной форме.

– Пап?

– Брайони?

– О Господи! Что случилось? Что ты делаешь? У тебя кровь!

Я взглянул на свое лицо и увидел окровавленную кожу, морщинистую, старческую, мою, кожу Теренса. А потом понял, что сжимаю в руке мокрую и красную бумагу.

– Порезался, когда брился.

Ты заметила зубную щетку в раковине? Тебя не насторожило, что рана такая большая? Если и так, ты не призналась.

– Папа, сядь. Сядь на унитаз. Я принесу вату. Я помогу тебе.

Я был как в бреду. Сел на крышку унитаза и уставился на бурное море на картине Тернера на стене за тобой.

Помню, ты заклеила рану пластырем, прижимая его осторожно, стараясь на напрягать запястье.

– Моя детка дорогая. Моя Флоренс Найтингейл, – сказал я, не обратив внимания на то, как ты вздрогнула. Я тоже дернулся, когда ты легко прикоснулась пальцем к пластырю. Резкая и специфическая боль в самом центре раны. Кажется, именно тогда ты спросила, можно ли тебе сходить в спортивный центр вечером. Ты хотела поплавать.

– Полезно для руки. Доктор же сказал.

– Да, – ответил я, слишком уставший, чтобы помнить, говорил он это или нет. – Да, я отвезу тебя.

Я высадил тебя у спортивного центра и остался ждать в машине на парковке. Лицо саднило.

Я полностью упал духом. Я ненавидел эту нашу игру. Со времени встречи у башни Клиффорда я знал, что мне стоит быть настороже, но очень надеялся, что ты не врешь мне в этот раз. Денни не появлялся, и я почти поверил тебе. Может, ты и правда была нормальной честной дочерью и просто плавала в бассейне, ты же всегда любила плавать. А я был как будто нормальным терпеливым отцом, ждущим тебя на парковке.

Конечно, я лгал себе. Я остался на парковке только потому, что мне нужно было находиться именно на этой парковке. Никак я не мог поверить тебе настолько, чтобы позволить находиться в этом ужасном месте и делать то, что ты якобы собиралась.

Я должен был убедиться, что ты зашла в эти двери, и потом наблюдать за ними – вдруг ты выйдешь из них раньше положенного.

Этого не случилось. Уверенность в том, что ты изменилась, все росла. Может быть, ты больше не врешь мне. Может, это был просто такой страшный период. Может, ты образумилась и сама прекратила то, что у вас было с этим мальчиком. А может, ты, наконец, поняла, что твоя возвышенная душа была достойна гораздо большего, чем он.

А потом я услышал звук. Рев, который достиг, казалось, каждого уголка спортивного центра. Это был рев толпы, клич революции, и он испугал меня до глубины души. К тому времени, когда он стих, я уже вышел из машины и бежал к огромным окнам. Я прижимался к темному тонированному стеклу, чтобы разглядеть, что творится в бассейне. Я осмотрел каждый дюйм голубой воды, но тебя не увидел.

Может быть, ты еще переодеваешься? Да, я подожду здесь, за стеклом, а потом ты выйдешь из раздевалки, и я вернусь в машину, включу Радио‐3 и послушаю музыку.

Судя по тревожным взглядам пловцов, окровавленный пластырь на моей щеке служил мне дурную службу. Неторопливо плавающие дамы поглядывали на меня с беспокойством, и я старался выглядеть как можно более безобидно и расслабленно, учитывая сложившиеся обстоятельства.

А потом я услышал его снова. Тот рев, будто порыв ветра. Этот ветер отшвырнул меня ко входу, к красным автоматическим дверям и жующей жвачку лентяйке за стойкой. Я сказал ей, что ищу тебя, и что, по-моему, в раздевалке что-то случилось, но толку не было.

– Вы, типа, поранились, – сказала она, демонстрируя проницательность, которой позавидовал бы сам Шерлок Холмс.

И вдруг этот дикий крик раздался в третий раз.

– Что это за шум? – спросил я.