Собственность мистера Кейва

Изнасиловал. Слово было таким жутким, таким страшным, что его звучание словно изнасиловало само помещение. Даже с Девушки с тамбурином словно сорвали покров невинности. Я мог отбросить свои сомнения. Я смотрел в покрытое синяками опухшее лицо Джорджа, и лицо это давало понять, на что именно способен Денни.

– Они сообщили в полицию?

– Нет. Нет, она не хотела. Элисон. Не смогла. Даже когда…

– Когда что?

– Даже когда узнала, что беременна.

У меня подкосились ноги. Я слышал нечто невообразимое, и все равно верил каждому слову. Казалось, он говорил ту правду, которую я уже и так знал, которая таилась внутри меня, а теперь была извлечена на поверхность. Предчувствие меня не обмануло. Внутри Денни жило зло. Он был зверем. Хищником, недочеловеком, охотившимся на юных девочек, и он разрушал их жизни, удовлетворяя свои примитивные потребности.

– Так она… так она родила ребенка? – я не собирался об этом спрашивать, но само вырвалось.

– Кажется, ее родители заставили.

– Родители?

– Католики. Очень строгие католики, – и тут я вспомнил Ватикан и твои обнаженные плечи под палящим солнцем.

– И поэтому этот дикарь напал на тебя? Чтобы ты не рассказал ничего Брайони?

Джордж кивнул.

Я наклонился к нему.

– Ты должен ей сказать.

Его глаза наполнились страхом.

– Нет… Я не могу… Я…

– Не бойся, он тебя не тронет. Поверь.

Он крутил головой, в панике начиная тяжело дышать.

– Я не должен был ничего говорить, мистер Кейв.

– Нет, должен, должен был. Прошу тебя, Джордж, нужно ей все рассказать. Так надо.

Он застонал, то ли от боли, то ли от происходящего. Я встал и вышел в коридор.

– Брайони? Брайони!

Я все звал и звал тебя, мой голос был слышен на втором этаже, но ты не появлялась.

– Брайони!

Я крикнул в последний раз и так и остался в коридоре.

Звякнул дверной звонок. Я быстро вернулся в магазин.

– Джордж?

Но он, разумеется, уже ушел.

Мы ели котлеты из ягненка, а я рассказывал тебе то, что должен был рассказать. Всю эту грязную, сложную правду. Какой отец поступил бы иначе? Разумеется, ты меня не слушала. Точнее, слушала, но не так, как я ожидал. Уголок твоего рта слегка приподнялся в ухмылке, когда я рассказывал об избитом Джордже, а потом опустился, выражая ярость, пока я говорил об Элисон Уингфилд. Ты думала, я рассказываю все это, чтобы сделать тебе больно. Ты перечислила всех известных тебе диктаторов, обозвала меня всеми возможными словами. Ты оттолкнула тарелку и ушла в свою комнату, а я последовал за тобой. Ты так взбесилась и разошлась, что мне пришлось принять меры.

Я ввел новое правило, взамен всех старых. Ты не должна была нигде бывать без меня, кроме школы. На привязь, ради твоего же блага.

Ты кричала, свирепствовала, обзывала меня фашистом и психопатом, хлопнула дверью у меня перед носом. Я оставил тебя. Через час мы должны были ехать в больницу проведать Синтию после операции, так что я ушел в свою комнату и включил радионяню.

Я слышал твое разъяренное дыхание. Слышал, как ты ходишь по комнате, пытаясь совладать со злостью. Слышал, как ты падаешь на кровать. Слышал, как ты разговариваешь. Не по телефону, а сама с собой: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю…»

Я задумался, почему он не вмешивается, почему он держится в стороне от происходящего. Я про твоего брата. Мой мозг был перегружен, но перегружен сам по себе. Может, он ушел. Может, у него не осталось таких воспоминаний, которые нужно было переложить в мою голову. Может быть, я уже выполнил все задания. Но мой оптимизм был несколько преждевременным.

* * *

ИНТЕРЕСНО, как моя собственная жизнь повлияет на твою? Удалось ли мне своими действиями задать тебе какие-то границы? Не это ли делают родители? Не они ли определяют опыт, который потом унаследуют их дети? И не в этих ли установленных рамках потом существуют дети, как нога в ботинке, постепенно растягивая кожу, но так никогда и не освобождаясь полностью?

Я отвечу на этот вопрос короткой историей о первой из трех неестественных смертей. Прежде чем подойти к финалу, я должен рассказать тебе самое начало. Кратко поведать историю моей матери.

Она была шляпницей высшего класса. Владела магазином на Пикадилли. «Шляпки от Гардении». Для тебя она – просто фото в гостиной. Фотография выглядит так, словно сделана в тридцатые годы, судя по платью, но на самом деле, конечно, намного позже. Она жила прошлым, временами собственного детства, когда шляпки были на пике моды. Эта фотография о многом говорит. Эта ее маска Греты Гарбо не могла как следует спрятать находящееся за ней обеспокоенное, человечное лицо. Ее собственная мать построила бизнес в двадцатых-тридцатых, продавая шляпки-клош эмансипированным девушкам, у нее одевались мисс Симпсон и леди Маунтбеттен. Ее дочерям выпало преумножать бизнес и пополнять ассортимент шляпами типа «федора» и другими головными уборами.