Собственные записки. 1829–1834

26-го я представился в 12 часов императрице, которая со мной разговаривала близ получаса. Она поручила мне сказать Левашову, что она не могла согласиться на представление его на отчисление в пользу Киевского заведения для воспитания девиц 19 000 рублей, коими дворянство жертвовало в пользу такового же заведения, в Полтаве учреждающегося; но что государь нашел средство заменить сию сумму другой, взятой от другого заведения или Воспитательного дома. Она говорила о направлении, которое должно дать девицам польских губерний в предположенном заведении; говорила о митрополитах Евгении и Филарете[230], называя их самыми образованными из числа наших духовных; но не находила, чтоб первый сохранял приличное сану своему отдаление от мирских обычаев; говорила об окрестностях Киева, о вновь предположенном дворце, о саде, и, наконец, спросила меня о брате, ездившем в Иерусалим. Я сказал, что он здесь служит в Синоде.

– Правда ли, – спросила она, – что он хочет сделаться монахом?

– К чему же? Он так молод, хорош собой, ему не надобно быть монахом, и я ему всегда отсоветываю сие; по крайней мере, он должен подождать несколько лет; склонности его, может быть, поведут к помышлениям другого рода, и как бы он был несчастлив, если б, вступив прежде времени в сие звание, он должен был всю жизнь свою раскаиваться в поступке своем.

– Да, – отвечала императрица, – не должно никогда посвящать себя в сие звание без сильного желания.

После сего она стала говорить о Фотие и не хвалила его, находя его лицемерным. Она находила также странным, что девица графиня Орлова управляла целым мужским монастырем.

– И наоборот, – сказал я.

– Совершенно.

При сем случае я превознес добродетели и благотворительность графини, которая не только старалась всем делать добро, но даже изъявляла признательность свою тем лицам, которые ей указывали к тому средства.

– Справедливо, et се serait ingratitude de ma part de penser autrement sur le compte de la comtesse Orlow[231].

После того вступили в суждения о красоте религии, когда ее не затмевают умствования и мудрования людей, желающих выставить себя, а не любящих ее в простоте ее. Императрица говорила также о бывшем большом имении графини Орловой, совершенно расхищенном и поступившем в монастырь Фотия[232]. За сим перебрали все общество Киева и всех дам тамошних; говорили о фельдмаршале, коего способности и дарование я выхвалял.

Она приказала ему кланяться. Dites lui que la brigadière, comme il m’appellait autrefois, lui fait dire bien des choses[233].

От императрицы я зашел к великому князю наследнику, который, будучи занят уроками, не мог долго говорить со мной; расспросив меня об отъезде и Киеве, он обнял и отпустил меня.

Оттуда я поехал к великому князю Михаилу Павловичу; но так как уже прошло время представлений к нему после 12 часов, то адъютант и не докладывал. Я воспользовался сим случаем, чтобы зайти к великой княгине Елене Павловне, которая занялась со мной с полчаса. Она много говорила об Индии и о предполагаемой экспедиции для завоевания сей страны. – Англичане, – говорила она, – столько боятся сего, что они уже заблаговременно располагают подарками в свою пользу владельцев Лагора[234] и других соседственных государств. – Она говорила много о читанном ею недавно путешествии одного Jacquemont на пароходе вверх по реке Индусу[235] и вообще о горах и реках Индии, народах, вере их и влиянии англичан в сей стране, с глубоким знанием дела. Она спрашивала меня о Москве и Алексее Петровиче, о его болезни. Я объяснил ей, сколько скорбь заметна на лице человека сего, хотя он не изъявляет ее на словах; объяснил ей вкратце гнусный поступок с ним сестры его, усугубившей еще его огорчения[236]. Она уже знала о сем.

– Так, – сказала она: – когда уже на него дурно глядят, то все на него нападают.

Ей пришли доложить, что государь приехал к великому князю, и она, подождав несколько, отпустила меня.

Сегодня, 27-го, я был у великого князя Михаила Павловича, который меня принял и отпустил ласково, но не входил в разговоры, потому что был очень занят.

Завтра же располагаю выехать отсюда в 8 часов утра в Москву.

3 мая. Москва

1-го мая рано поутру я приехал в Москву, пробыв менее трех суток в дороге, и до сих пор занимаюсь смотром войск, здесь находящихся, дабы по окончании оных немедленно ехать в деревню к батюшке по пути в Киев.

Киев, 30-е мая

Время, протекшее в последние два месяца, составляет одну из важнейших эпох моей жизни, а потому я изложу здесь обстоятельства сии, чуждые службе и суетам двора, а единственно до меня касающиеся.