Собственные записки. 1829–1834

Я советовал ему жениться на ней и убеждал его; но он никак не хотел сего, говоря, что его единственная цель любоваться ею, что он имеет верные доказательства о ее взаимном расположении к нему, что если она и согласится по убеждению родных за меня идти, то мне бы должно быть совестно столь молодую и прекрасную женщину посвятить на воспитание моего ребенка; что она хотя и исполнит обязанность сию отличным образом, но что мне следовало подумать о жертве сей; наконец, что он не вытерпит сего и что, хотя все его цели весьма похожи на слова, приписанные в басне собаке, лежащей на сене и не позволяющей никому подходить к оному, но что его уже льстило то, что Надина Чернышева однажды отказала жениху и что причиной сему полагает он наклонность ее к нему.

Сего достаточно было, чтобы отклонить меня от всякого иска; ибо я слишком любил брата и не располагал жертвовать его благополучием. А потому я успокоил его, сказав, что я никаких видов на Надину Чернышеву не имею и не имел более намерения познакомиться с ней. Но письмо еще не было отдано; а как на другой день мне было официально уже сообщено о моем назначении начальником штаба 1-й армии, то я стал выезжать и повез письмо к Паленым, избрав на сие третий час пополудни, в надежде не застать Чернышевой дома.

Я отдал письмо Палену, который ввел меня в гостиную и познакомил с Надиной, тут сидевшей. Красота ее, а более всего вероятно то высокое мнение, которое во мне уже поселили рассказы о ее достоинствах, имели на меня необыкновенное влияние, какого я не ожидал уже в моем возрасте. Пробыв с ней очень короткое время, я возвратился домой уже вне себя от виденного.

В тот же день и вскоре после того навестил меня брат Андрей, который минут пять спустя после меня был у Паленых и, огорчившись, что я Паленым объявил о своем назначении прежде, чем ему (чего я не мог сделать, ибо не видел его до того), стал меня упрекать в недоверчивости к нему. Заведя разговор о Чернышевой, стал он меня просить, чтобы я на ней женился, прося прощения за все сказанное мне за два дня или накануне и называя речи свои неосновательными, пустыми.

– Она одна может сделать твое счастье (продолжал он; не знаю, заметил ли он сколько-нибудь смущения во мне), и к сему он прибавил, что сие послужит ему еще поводом скорее приступить к давнишнему желанию его удалиться в монастырь и постричься в монахи: ибо, при нынешнем состоянии дел в обществе, он только в сем звании видел спасение и спокойствие.

Я еще колебался; но когда он мне сие последнее сказал, то я решительно отложил всякое намерение женитьбы, не желая нисколько быть орудием или причиной его отшельничества.

С тех пор я часто виделся с Андреем и никогда ему не говорил о сем более; но он всегда сам зачинал речь и повторял прежние слова свои, что было весьма дурное средство к склонению меня, хотя он и говорил мне, что он будет счастлив приобретением Надины в сестры, и чтоб я не думал жениться на старшей Наталье, ибо сим я бы ему сделал весьма большое оскорбление, потому что лишу тогда его и сестры, и средства на ней жениться. Но я никогда более не отвечал ему и ни слова о сем не говорил, видя, что речи его и мысли неосновательны. А между тем, решившись не быть поводом к удалению его от света (что он мне всегда подтверждал при увещеваниях), я более не был у Паленых, дабы не видеть Надины. Но мысли мои были единственно ею заняты: я не спал по ночам и слабел в силах своих.

Вскоре после того приехал в Петербург Кругликов с женой своей и остановился в том же трактире Демута[241], в коем я стоял, и я у них опять увидел Надину Чернышеву. Я видел ее почти ежедневно и не остался равнодушным; но, помня слова, повторяемые мне братом Андреем и приглашения его, перемогался и воздерживался. Я уважал и полюбил все семейство Чернышевых, и мне приходила на мысль старшая сестра Наталья; но я не мог решиться на избрание ее, тем более что я ее не знал или мало знал. В сих мыслях я несколько раз давал Кругликову повод завести разговор о женитьбе моей; но он меня не понимал. Между тем я вдруг узнаю от брата Андрея, что Надина Чернышева, не дожидаясь имевшего на днях последовать отъезда Кругликовых обратно в Москву, решилась внезапно ехать туда со Скарятиными, их родственниками, туда отправлявшимися. Я не мог объяснить себе случая сего и приписывал сие либо тому, что я предложился проводить Кругликовых в Москву (чему, впрочем, они, казалось, были очень рады) или тому, что неравнодушие мое к Надине стало заметно, и что как расположение к ней брата Андрея было известно, то сие могло произвести в обществе толки, коих она хотела избежать скорым своим выездом.

Я спрашивал Кругликовых о сем внезапном решении Надины и изъявил им первое предположение мое; но они опровергли его, говоря, что поводом к сему отъезду было единственно желание ее несколько дней ранее увидеться с сестрой Натальей, оставшеюся в Москве. Меня сие не успокоило, а напротив того все беспокоило: мне мнилось видеть намерение избегать меня, и сие оскорбляло меня.