Собственные записки. 1835–1848

19-го числа я поехал к графу Орлову, дабы обо мне доложили государю, и так как в тот день нельзя было представляться, то мне сказано было на другой день представиться на смотру. Граф Орлов, занимающий временно место Бенкендорфа, объяснил мне, что он тщательно отклонил, приняв звание сие, все дела, касающиеся до занятий, собственно принадлежащих шефу жандармов; по части же военной предоставил мне обратиться к Адлербергу. Не менее того я просил его принять участие в положении брата доставлением ему места губернаторского или аренды для поправления расстроенных дел его. Он обещался принять участие в сем деле, но сказал, что для лучшего успеха должно бы иметь в виду представление прямого его начальства, которому он поддержит. Почему я просил его поговорить о сем с графом Воронцовым в том убеждении, что Воронцов сделает сие без затруднения. Орлов казался готовым к содействию в сем деле.

Говоря о политических делах, он сказывал, что не предвидел на долгое время никаких военных действий. Ему сие должно быть известно, ибо он только что возвратился из Англии, куда ездил для поздравления новой королевы[68]. А. П. Ермолов, приехавший сюда, по словам графа Орлова, не имеет в виду никакого назначения и находится здесь по собственному своему желанию. Графа Орлова мнение, что войска мои не представятся в выгодном виде, и мнение сие есть общее. Оно происходит от самого государя и, кажется, основано на донесении моем, в коем я предупреждал о сем в начале лета по случаю обременительных работ, предстоявших в Севастополе.

В тот же вечер был я у графа Витта, как хозяина в нынешнем случае. Я нашел у него собранными всех иностранцев. Он не помнит себя от почестей, на него сыплющихся, но сохранил по-прежнему приветливую наружность и фальшивую живость в речах. Устроенные им огромные залы, среди коих он живет, точно великолепны по убранству своему; в них будут даваться балы по приезде императрицы.

Тут же я являлся дежурному генералу <…> и более чем когда-либо заметил лукавую злонамеренность, скрывающуюся под личиной всякой угодливости.

В тот же вечер навестил я А. П. Ермолова, которого застал уже в постели. Он был душевно обрадован приезду моему. Прибытие его сюда, по-видимому, не имеет никаких отвлеченных причин; по крайней мере, если он имеет какие-либо намерения, то незаметно, чтоб ему соответствовали свыше. В речах своих он старается быть весьма осторожен; но у него часто вырываются иронические выходки на счет других, над коими он чувствует свое превосходство. Видно, однако же, что он отстал от сношений с главными лицами и как будто щупает положение каждого для измерения шагов своих. Он весьма часто обращается на старые дела, причинившие удаление его из Грузии, жалуясь на притеснителей своих и рассуждая о людях, ныне более недействующих, как человек, выбившийся из нынешних путей: признак старости, против которой борение его становится заметно, хотя он и сохранил быстроту ума своего. Он с любопытством выслушивал предположения мои на счет будущих назначений для него и, кажется, даже с удовольствием принял бы управление Грузии по-прежнему.

20-го числа на смотре было выведено 43 500 человек на коне и 144 конных орудий. Необъятность такого большего числа всадников, собранных в одном месте, поражает воображение. Все сие двигалось в течение 5 часов сряду по мановению государя с необыкновенной быстротой; но во всех движениях происходила суета: ибо никто не знал, где предполагался неприятель, и от того дивизии и корпуса поворачивались во все стороны по рассылаемым приказаниям, и часто случалось, что одна часть обращалась лицом к другой. Не менее того зрелище было грозное. На первом смотру государь начал с молебствия, которое было отслужено в голове войск, и он сам становился на колена; нынешний же раз заметил я, что он, садясь верхом, перекрестился.

Государь, увидев меня, сначала поздоровался и пожал руку, спросил о состоянии здоровья в корпусе и в особенности о страждущих глазами. Я сказал, что больных было весьма мало в нынешнем году, но что число глазных было довольно значительно, что, впрочем, половина их могла стать во фронт. Когда же он спросил о числе людей, выходящих в строй, то я сказал, что самый сильный полк выводит от 24 до 25 рядов; он нашел сие достаточным. По сделанным мною расспросам в смотренных им войсках других корпусов, выводилось только от 22 до 23 рядов.

Смотр продолжался очень долго; во все время государь был весьма занят и казался довольным.

Я был приглашен к обеду и пришел во дворец за полчаса до обеда. Государь позвал меня к себе в кабинет. Он лежал на кушетке на спине, жалуясь на усталость, просил извинения, что так принимает, и приказал садиться подле него на стуле.

Первый его спрос был о состоянии полков. Я отвечал, что полки неровны, что некоторые порядочны, но другие очень слабы.

– Очень слабы, – повторил государь раза два с удивлением. – Например, какие?

– Пражский очень порядочен, – отвечал я, – а Люблинский слаб.

– Отчего же он слаб? Кто им командует?