Сочинения

ма и — тем более, чем более отдается первенство внутреннему опыту над внешним,— «спиритуализма». «Эмпиризм», по господствующим понятиям того времени, был почти синонимом скептицизма (если под эмпиризмом не разумелось простое неметодическое накопление материала), ибо о феноменалистической гносеологии и «научном эмпиризме» (что почти равносильно позитивизму) до Милля едва ли можно и следует говорить, так как и Юм получает соответствующее освещение лишь после Милля. То же самое (возможную!) симпатию Давыдова к Бэкону нельзя считать симптомом его «эмпиризма» — это также было бы исторической перестановкой. Бэкон позже стал знаменем эмпиризма, как философского направления. В конце XVIII и в начале XIX века Бэкон был поворотным к новой истории моментом, одинаково признаваемым и английским субъективизмом, и континентальным рационализмом, как и сенсуализмом. Да собственно исторически мы и сейчас так смотрим на Бэкона, хотя истинная цена его «философии» нам хорошо известна. Давыдов брал Бэкона предметом своей диссертации как тему историческую. Понятно, что и Дежерандо был также его историческим руководителем. Буле, рекомендуя историю Дежерандо, знал, что делает. Вопреки сомнению проф. Сакулина, Дежерандо в ту эпоху, действительно, как называет его Давыдов, был «знаменит» и даже «высок». Нам после Гегеля, Эрдмана, Фишера, Целлера и др. легко «презирать» Дежерандо, но что мог после пресловутого Бруккера найти Давыдов? Семитомный, доведенный только до Беркли, Тидеманн (1791—97 — кстати, с сильным локкианским духом, который «эмпиризму» должен бы быть симпатичен), две истории (восьми — древняя — и шеститомная — новая философия) самого Буле (1796—1804; 1800—1805) и неоконченный Теннеман (11 томов, 1798—1819) — наиболее крупные и солидные; коротеньких очерков, вроде Аста и Зохера (с которых списывал, напр < имер >, Галич), и вообще компиляций можно не считать. Насколько ценился компактный Дежерандо (Т. I—III.—1804; 2-ое сильно увеличенное изд. Т. I— IV.— 1822—23—до конца схоластики; 4 тома новой философии были изданы сыном), можно видеть из того, что, когда он вышел, Теннеман прервал собственную работу и перевел Дежерандо на немецкий язык (1806—7); Дегальд Стьюарт в отборных выражениях приветствовал труд Дежерандо; сам Кузен, как известно, многим был обязан Дежерандо. (Объективную характеристику Дежерандо см. в обстоятельной книге Fr. Picavet, Les Ideologues.—1891.) — Интерес Давыдова к Бэкону и Локку и его ссылки на них проф. Сакулин склонен принимать как указания в пользу «научного эмпиризма». Но вот, напр < имер >, как су-Дит — Давыдову более, чем нам, знакомый — кантианец Кизеветтер в той самой работе, которую проф. Сакулин считает его основною работою: До Канта, говорит он, по отношению к метафизике все философы делились на две партии — догматиков и скептиков; jene (т. е. догматики), zu wekhen unter den Franzosen ein Descartes, unter den Deutschen ein eibnitz und Wolf, unter den Englandern ein Baco von Verulam, ein Locke

s. w. gehort, fuhrten Systeme der Metaphisik auf, ...usf. (Versuch---

de' kritischen Philosophic..-3. Aufl.-B., 1803.-S. 23). Далее, чем преодолевает сам Кант догматизм метафизики? Опытом и теорией опыта. По этому одному уже кантианец мог в идеологии (след < овательно >,