Сочинения

Квинтий добрейший, чтоб ты не спрашивал, чем же именье
Кормит владельца, меня — поля богатят иль оливки,
Яблоки или луга, иль обвитые лозами вязы —
Я положенье и вид тебе опишу поподробней.
Горы сплошные почти — их долина тенистая делит,
Так что солнце, всходя, правый склон озаряет, а левый
Кроет пылающей мглой, в колеснице бегущей спускаясь.
Климат одобрил бы ты! А что, коль терновник и вишня
Ягод румяных дадут торовато, дубы же и вязы
10

Тешить обильем плодов будут скот, а хозяина — тенью?Скажешь, что это Тарент, приближенный сюда, зеленеет!
Есть и ручей, что — реке дать имя достойный — струится,
Хладный и чистый; ничуть не уступит фракийскому Гебру:
Он для больной головы полезен, равно — для желудка…
Милый такой уголок и, если мне веришь, прелестный,
Здравым меня в сентябре представит тебе, невредимым.
Правильно ты ведь живешь, если быть, чем прослыл, ты стремишься.
Жители Рима — давно мы тебя величаем счастливым;
Все ж, не поверил бы больше другим, чем себе ты, боюсь я;
20 Как бы того, кто не мудр и не добр, не счел ты счастливым;
Если народ говорит про тебя, что здоров и силен ты,
Как бы в угоду ему ты не стал притворяться, скрывая,
Скажем, желанье поесть, и сжимая дрожащие пальцы.
Ложный стыд у глупцов лишь прячет душевные язвы!
Если б тебе приписал кто-нибудь на земле и на море
Битвы и речью такою ласкал тебе праздные уши:
«Больше ль желает народ тебе счастья иль сам ты народу,
Пусть без решенья вопрос оставит Юпитер, хранящий
Град и тебя»[507] — ты бы знал: не тебя, а Августа славят.
30 Если позволишь к тебе обратиться «мудрец безупречный!»,
То неужели, скажи, в ответ ты с готовностью молвишь:
«Рады, конечно, с тобой называться мы добрым и мудрым»?
Нет: кто сегодня нам дал это званье, тот завтра отнимет.
Как, предоставив почет недостойным, он сам отнимает.
«Сдай, то мое», — говорит; сдаю я и в тень отступаю.
Ну, а если начнут кричать, что я вор и развратник,
Иль утверждать, что петлей задушил я отца, неужели
Стану, в лице изменясь, я лживым укором терзаться?
Ложною почестью горд и ложных наветов страшится
40 Кто, кроме лживых людей и больных? Добродетелен кто же?
«Тот, кто решенья отцов, законы, права охраняет,
Кто справедливым судом вершит бесконечные тяжбы,
Чьею порукой и чьим показаньем решается дело».
Видит, однако, вокруг каждый дом, вся округа то знает —
Гадок внутри он и только лишь шкурой блестящей пригляден!
Если мне раб говорит: «Ничего не украл я, не беглый»,
Я отвечаю: «За то и награда — не жгут тебя плети».
«Я никого не убил». — «Так ворон на кресте ты не кормишь».
«Честный труженик я». А сабинский помещик не верит.
50 Ям опасается волк-хитрец, подозрительных петель —
Ястреб; боится крючка прикрытого хищная птица.
Доблестный муж не грешит из любви к добродетели только!
Ты ж не грешишь потому, что боишься заслуженной кары;
Будь же надежда то скрыть, ты святое смешаешь с запретным,
Если крадешь ты бобов из тысячи мерок одну лишь,
Легче — ты знай — не твой грех, но убыток, что мне причиняешь.
Честный сей муж, на кого и весь форум, и суд весь дивится
Всякий раз, как богам поросенка, быка ли приносит,
Громко: «О Янус-отец, Аполлон!» — восклицает, а после
60 Губы шевелит, боясь быть услышан: «Благая Лаверна[508],Дай обмануть мне, но дай казаться святым, непорочным;
Мраком ночным все грехи, обманы же тучей прикрой ты».
Чем же свободней раба или лучше припавший к дороге
Скряга, который гроши, оброненные в пыль, поднимает,
Право, не вижу я: кто будет жаден, тот будет бояться —
Кто же под страхом живет, тот не может, по мне, быть свободным
Бросил оружие тот и доблести поприще кинул
Кто достоянье свое умножает, и этим подавлен
Впрочем (коль пленных можно продать, то к чему убивать их?)
70 Пользу приносит и раб: пусть пасет или пашет он поле;
Пусть среди волн, купцом разъезжая, проводит он зиму;
Цены снижает пускай, подвозя съестные припасы.
Мудрый же, доблестный муж говорить не страшится: «Правитель
Фив, о Пенфей! Что меня ты ужасное хочешь заставить
Несть и терпеть?» — «Отниму все добро». — «Значит, скот мой и деньги,
Ложа и все серебро? Так бери же!» — «Я буду под строгой
Стражей тебя содержать, и руки и ноги сковавши»[509].
«Лишь захочу — меня бог сам избавит от уз!..» Полагаю,
Думает он: «Я умру». Ибо смерть есть предел всех страданий.