Сочинения

Может быть, ты скажешь, что само то, что я пишу тебе, доказывает, что я тобою укушен? Нет, Спасающий Бог пусть будет свидетелем, что это не так, просто я осадил твое чрезмерное самодовольство, преизбыточествующую наглость, неумеренность языка, необузданность души, одержимость рассудка, сумасшествие твое во всем! Даже если бы я в самом деле был ужален тобой, то в моей власти наказать тебя не словами только[744], но самим делом, и притом не выходя за рамки закона. Ибо ты гражданин, сенатор [γερουσίας], и ослушался приказа самодержца; такой поступок, конечно, недопустим, если не имеет извинения но необходимости. Следовательно, я не мог быть удовлетворен, наложив на тебя всяческие штрафы, но я думал, что должен сначала написать тебе, полагая, что ты можешь быть исцелен кратким письмом. Поскольку же мне стало известно, что ты остаешься таким же, как был, или, лучше сказать, поскольку мне открылась неизвестная прежде величина твоего безумия, <...>[745] чтобы ты не думал о себе, что ты мужчина, в то время как ты не мужчина, или что ты исполнен откровенностью, в то время как ты наполнен глупостью, или что ты пользуешься преимуществами образования, в то время как в литературе ты ни на хрю[746], во всяком случае, насколько об этом можно судить из твоих писем. Ибо никто из древних не пользуется словом φρούδος, чтобы сказать προφανής, как это делаешь ты, <446b> да и другие ошибки твоего письма невозможно было бы описать даже в большой книге, равно как и твой гнусный своднический характер, благодаря которому ты сам себя продаешь. В самом деле, ты говоришь мне, что должно избирать не тех, кто приходит по первому зову, не подстерегающих должности, не тех, кто [всегда и сразу] готов подчиниться, но тех, кто исполняет свои обязанности, опираясь на здравое суждение. Прекрасно, ты подал мне надежду, хотя я в ней и не нуждался, опасаясь, что ты уступишь, если я вновь предложу заняться общественными делами. Я был столь далек от этого, что в то время, когда другие вступали [в должности], я ни разу даже не обратился к тебе. А ведь обращался я ко многим людям — и к известным, и к неизвестным обитателям возлюбленного богами Рима. Так-то я стремился к дружбе с тобой, столько полагал тебя достойным! Весьма вероятно, что таково же будет и последующее мое к тебе отношение. Действительно, я написал это письмо не для того, чтобы его изучил только ты, ибо его с необходимостью прочтут многие, и я дам его всем, поскольку все, я уверен, не без удовольствия возьмут его. Увидев же тебя еще более высокомерным и надутым, чем ты был прежде, будут негодовать.

Вот тебе окончательный мой ответ, так что ты не можешь желать уже ничего больше. И уж конечно, я не прошу больше ничего от тебя. Когда тебе доведется прочитать эти письма, делай с ними что хочешь. Ибо наша дружба закончилась. Прощай. Брани меня и утопай в наслаждениях!

Послание к жителям Эдессы [747]

Император Юлиан жителям Эдессы

Я всегда был так кроток и человеколюбив ко всем галилеянам, что никогда не допускал насилия по отношению к кому-нибудь из них, не позволял силой влечь их в храм или угрозами принуждать к чему-нибудь подобному. Но приверженцы арианской церкви, которым придало наглость богатство, напали на последователей учения Валентина и осмелились учинить в Эдессе такое, чего не может быть в порядочном городе. А так как их поразительным законом им заповедано [раздать свое имущество], чтобы без труда войти в "Царствие Небесное", мы, присоединяясь в этом к усилиям их святых, повелеваем, чтобы все движимое имущество эдесской церкви было отобрано и отдано солдатам, а недвижимое имущество стало частью наших собственных владений, чтобы, став бедняками, они образумились и не лишились "Царствия Небесного", на которое они еще надеются. Жителей Эдессы мы убеждаем воздерживаться от всяких мятежей и раздоров. А то как бы вы, возбудив против себя наше человеколюбие, не потерпели за учиняемые вами общественные беспорядки наказание мечом, огнем и изгнанием!

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СОЧИНЕНИЯ

Похвальное слово Царице Евсевии Речь 3

Третья речь Юлиана представляет собой благодарственное слово (χαριστήριος λόγος) императрице Евсевии, второй жене Констанция. После того, как непокорный сводный брат Юлиана, Галл Цезарь, был убит Констанцием, Юлиана призвали ко двору в Милан, и там неловкий, не отличающийся изяществом, оторванный от любимых научных занятий и от общества философов, окруженный интригующими, враждебно настроенными придворными и презираемый императором юноша был огражден, ободрен Евсевией и обеспечен её дружеским советом. Его похвала и благодарность, на сей раз, вполне искренни. Речь, должно быть, написана в Галлии, или незадолго до отъезда туда, после того, как Юлиану был навязан опасный в его положении титул цезаря.

* * *