Сочинения

И поскольку я, кажется, опять возвратился к созерцательной жизни и сравнению ее с жизнью практической, постольку в начале твоего письма ты отказываешься сравнивать их, я напомню тебе все-таки тех философов, которых ты сам упоминал: Ареса[899], <265c> Николая[900], Трасилла[901], Музония[902]. Сколь далеки они были от того, чтобы управлять собственными городами! Арес, как мы говорили, отверг наместничество в Египте, когда ему предлагали его, Трасилл, став родственником ненавистного и жестокого по природе тирана Тиберия, до конца носил печать несмываемого позора и не стал обелять, оправдывать себя в оставленных о себе сочинениях, через что и явилось, <265d> каким он был, и, таким образом, нисколько он не ценил политию. Николай сам по себе не совершил ничего великого, он известен более благодаря своим сочинениям, чем поступкам, а Музоний прославился благодаря тому, что мужественно терпел и, клянусь Зевсом, твердо перенес жестокость тиранов; возможно, он был не менее счастлив, чем управляющие великими царствами. Что же до Ареса, отвергнувшего управление Египтом, <266a> то он сознательно лишил себя лучшего конца, ибо считал это наиболее важным. Но ты сам, могу спросить я, не ведешь ли бездеятельную жизнь, ибо ты не стратег, не оратор и не управляешь ни народом, ни городом? Никто, имеющий ум, не скажет этого. Ты способен издать [άποφήναντι] многих философов — нет, пусть трех или четырех, но этим ты больше облагодетельствуешь жизнь людей, чем многие цари вместе. Ибо не ничтожный удел выпал философу, <266b> и как ты сам говоришь, ему приличны не только публичные выступления, но его практическая деятельность не ограничивается делами общественными, а дела — голыми словами; но если он подтверждает свои слова делами и показывает себя таковым, каким хочет, чтобы были другие, то он убедительнее, приятнее и счастливее, чем те, что побуждают к прекрасным поступкам <266c> приказами.

Но я должен вернуться к тому, о чем говорил в начале, и этим завершить письмо, которое, возможно, уже и так стало длиннее, чем должно быть. Главнейшее состоит в том, что я не бегу от труда и не стремлюсь к удовольствию, безделью и легким путям и не отвращаюсь из-за любви к этим вещам от политического образа жизни. Но как я изначально и сказал, я не имею ни достаточного воспитания, ни природной <266d> одаренности, более того, я боюсь опозорить философию, которую я люблю, но которой не достиг, и она отнюдь не пользуется доброй славой у нынешних людей. Поэтому уже давно писал я про это и теперь, насколько могу, освобождаюсь от твоих упреков.

Бог дал мне наилучшую судьбу и разум, достойный этой судьбы! Я нуждаюсь в помощи тех, кто вознесен над толпой, я взываю к твоим философам: помогите же мне чем можете, <267a> ибо я поставлен в первом ряду и первым встречаю опасность. Но возможно, благо, превосходящее мои приготовления и мое знание о себе, будет дано людям Богом через меня! И не должно тебе возмущаться этими моими словами. Ибо я не вижу в себе никакого блага, кроме указанного, не считаю себя обладателем величайших талантов и в самом деле их не имею; я провозглашаю и свидетельствую[903]: ты не должен требовать великих вещей от меня, но вверить всё Богу. <267b> Ибо таким образом я не понесу ответственности за свои упущения, и если все обернется хорошо, буду скромен и благоразумен, не приписывая деяний других себе[904], но все — Богу, что и справедливо. За всё буду благодарен Ему, чего и тебе желаю.

Утешение, обращенное к себе в связи с отъездом блаженнейшего Саллюстия Речь 8

Восьмая речь Юлиана представляет собой утешительное слово (παραμυθητυκός λόγος) — хорошо известную разновидность софистической литературы. Из-за нападок на Саллюстия со стороны придворных льстецов, а в еще большей степени из-за его дружеской заботы по отношению к Юлиану, Констанций приказал ему покинуть Галлию. В этой речи, написанной незадолго перед открытым разрывом с Констанцием, Юлиан только единожды, и притом почтительно отзывается о своем царственном родственнике. Юлиан обращается в этой речи к себе самому, но вне всякого сомнения, она была отослана Саллюстию.

После вступления Юлиана на престол Саллюстий стал префектом в 362 г. и консулом в 363 г. Он был автором неоплатонического манифеста — трактата О богах и мире, ему же Юлиан посвятил свою четвертую речь.

* * *

<240a> О возлюбленный друг, если я не скажу тебе того, что сказал себе, когда узнал, что ты принужден уехать далеко от меня, то стану думать, что лишился последнего утешения; лучше сказать, я полагаю, что еще не начал утешаться в своем горе, до тех пор, пока не разделил этого с тобой. <240b> Ибо поскольку многие скорби мы претерпели вместе, и многие радости довелось нам вместе испытать — наедине и публично, в словах и в делах, дома и в солдатском лагере, — то и в нынешних волнениях, какими бы они ни были, нам следует отыскать некое общее врачевство для двоих.